Недобрая тревога слышится мне в его словах.
Вчера набрасывал план позиции, не было времени писать. Вчера и сегодня летают аэропланы. Наша пехота обстреляла свой же самолет. Летчики вынуждены были спуститься.
Рисуя в канцелярии батареи увеличенную копию нашего участка позиции с карты-двухверстки, я одним глазом прочел в командирской газете «Свет» телеграмму о том, что ген. Самсонов погиб, что потери наши велики…
Нет ли здесь связи со словами подпор. Иванова: «У нас вот не клеится»? Командиру, когда он пришел, не понравилось, что у меня перед глазами лежит «Свет»! Но он сегодня вообще не в настроении: в пути денщик потерял его простреленный и порванный в бою 7-го августа мундир, который дорог воину как память о сражении. Планом моим он не очень доволен, потому что я рисую, как землемер, а не как военный специалист. Мне это очень досадно, так как я уважаю этого нервного человека и хочу угодить ему своей работой.
Весь вечер и ночь ждем боя. Я дежурю у телефона на батарее. Сон сморил меня, сижу и клюю носом. А лечь с трубкой боюсь: усну как убитый.
Первая батарея начала стрелять в семь часов утра. Наша — позднее.
Туман, холодно, солнышко из-за леса поднимается красное, жаркий день нам обещает…
Пишу вечером.
Долго мы только слушали, как справа от нас первая батарея бьет залп за залпом беглым огнем. Приятно было слушать.
Потом забухали наши батареи со всех сторон, через наши головы полетели первые немецкие снаряды и крошили тот лесок, за которым стоял наш обоз первого разряда и куда я ходил в канцелярию. Там же, где-то поблизости, находились и наши передки. Потом передки подъехали ближе. Далеко впереди затрещали пулеметы, зашпокали винтовки, все чаще, чаще — и загудело все, как 7-го августа.
Нам уже стало досадно и тяжело от ожидания и бездействия. Наконец откуда-то с поля боя примчался верхом на взмыленном коне наш командир, бросил коня на батарее, чтобы вели его к передкам, пошептался с капитаном Смирновым и быстро побежал на наблюдательный пункт. Через минутку мы палили и уже палили до вечера. Не было уже ни интереса, ни восторга, а только — упорная, напряженная и какая-то злая работа. Потому ли, что долго не стреляли перед этим, или потому, что отдохнули, или потому, что не хочется отступать, но все будто сговорились окаменеть в этой старательной и злой, напряженной пальбе.
Снаряды засыпали батарею, тяжелые, невероятной, невиданной силы.
Осколки много раз перебивали нам кабель. Ходили соединять по очереди — все побывали на волоске от смерти, потому что связывать кабель приходилось на открытом поле под ураганным огнем. С Беленьким после пятой вылазки на соединение кабеля случилась истерика. Возвратившись, он упал на дно окопа, катался на спине, как бы пытаясь зарыться в землю, голосил, кричал, ругался. В это время оглушительно разорвался тяжелый снаряд в двух метрах от лаза в наш окоп, и мы потеряли сознание… Земля вздрогнула как живая. Телефон умолк, трубка выпала из моих рук. Посыпались комья земли, нас обволокло копотью и густым, черным смрадным дымом. Батарейцы 1-го орудия бежали вытаскивать наши трупы из ямы. А глядь — мы потихоньку выползаем сами… Они рассмеялись и повернули назад. На этот раз был мой черед идти искать повреждение. Я, оглядывая кабель, побрел как обреченный. Снова бабахнули снаряды — один впереди меня, второй — сзади, в 1-е орудие. Людей разметало во все стороны. Я тоже упал, а почему — не знаю. Однако хорошо, что упал: осколки просвистели выше, над головой, а оборванные концы провода я увидел перед самым своим носом. Отупев от страха и немножко как бы не в себе, я непослушными пальцами наспех, кое-как скрутил, скрутил концы провода… потому что узел не вязался. Пошел назад. Хочу быстрее — ноги не слушаются, как колоды. Пашин радостно машет рукой: телефон заговорил. Неведомая сила подхватила мое тело, и ноги, как на пружинах, толкали меня ближе и ближе к окопу-спасителю. Батарея услышала команду — открыла огонь. Только я ввалился в лаз окопчика, как — тр-рах!!! — там, где я только что соединял кабель, огромный столб черного дыма и комья дерна взметнулись высоко в небо… Флегматичный Пашин побелел как полотно. Без слов передает мне трубку и, чуть помедлив, отправляется исполнять свою обязанность — его черед. «Господи, спаси его! Господи, возврати его!» — в чрезвычайном напряжении все мы молили об одном, не размышляя, есть такая сила или нет такой силы, которая могла бы спасти Пашина.
