Звонили из стационара.
Анатолий Валентинович выслушал какую-то новость, которую сообщила ему усталым голосом медсестра, и молча повесил трубку.
– Что ж, не получилось… – попробовал философствовать он.
А потом перестал философствовать. И долго курил у открытого окна, скаля желтые зубы.
Достал было из кармана маленькую бутылочку, но, подумав, зашвырнул ее в майскую листву и, не оборачиваясь, громко выкрикнул:
– Следующий!
10. Тот дяденька
И вот когда папа с тем дяденькой сидели на кухне, я заснул. Проснулся ночью. Слышу: за перегородкой разговаривают. Мама там откуда-то взялась. И папа что-то ей говорит, вернее, только готовится сказать. Что-то нехорошее. Страшное. Что он там маме сказал – я не расслышал. А только потом вдруг ударил ее. Что-то рухнуло на пол. А через перегородку в комнату кровь потекла. Много крови.
Тут незнакомый голос шипит:
– Теперь иди с парнем разберись. Никто, кроме нас, не должен знать про клад.
Я рванулся, подскочил к раме, вынес ее табуретом, на улицу сквозь осколки продрался – и бежать. Слетел с дороги. Позади топот. Ближе и ближе, ближе и ближе. А бежать – сил больше нет. Я упал в борщевик и голову руками закрыл.
Слышу, погоня тоже встала.
– Где он? – шипит чей-то голос.
И я узнаю в нем того алкаша, у которого мы остановились.
– Рядом где-то, – отвечает папа.
Растерянно так отвечает. Тут противно мне стало. Гадко так. За себя. За него. Вскочил я. И опешил. Нет никакого алкаша. Один папа мой стоит в борщевике. Губами шелестит. И срываются с его губ и летят в пустоту пустые же звуки:
– Запил ты и запил. Запил и запил. Тронулся умом, стал разговаривать сам с собой и позабыл своих. А потому – проклят будь, запивашка!
Этого я уже вынести не мог.
Рухнул обратно на землю. Завыл. Затрясся.
Папа надо мной наклонился. Руку на плечо положил. Тяжелая и теплая у папы рука. Грубая и нежная.
– Сынок… Сынок… Что приснилось тебе, сынок. Вставай.
– Вставай, – прошипел вслед за папой чужой голос.
– Вставай, – зарыдал папа. – Иди, сынок. Беги! Я не могу больше. Я больше не мо-гууу… Он вернется сейчас… Он… Он уже здесь.
Нет, папа. Я больше не брошу тебя. Пропадешь ты без меня со своими призраками. Я ведь навсегда к тебе приехал. Только ты этого не знаешь, Папахен. Сам не спросил. А я не сказал. Не успел.
На рассвете я все-таки встал и пошел. Сначала по траве, потом по воздуху и облакам. А у самого солнышка вошел в маленькую часовенку навроде той, что была внизу, в той деревне. Но только в часовенке у солнышка было чисто и радостно.
