«Как перемолотый густой суп», – решил я, но безропотно опустошил весь стакан и нацелился ножом на кусок мяса грязноватого цвета. Осторожно, словно он мог ожить, я пырнул его и понял, что имею дело с паштетом.
– Не то ли ты самое пресловутое фуа-гра? – тихо спросил я паштет за неимением иного собеседника.
Как и стоило ожидать, ответа не последовало, но я и без того знал, что намерен сделать. Следующие минут двадцать я был полностью поглощен густо намазанным на багет паштетом и не допускал ни одной мысли, не касающейся пищеварения. Красоты Парижа и музыка плескались вокруг меня спокойными волнами и гладили кожу, не проникая слишком глубоко внутрь и не тревожа меня. Корабль плыл, а вместе с ним по течению плыл и я. Тогда я впервые понял, что такое расслабление, о котором вечно твердили взрослые.
Одновременно с нарисовавшимся на островке собором Парижской Богоматери принесли второе блюдо, которое я так же безропотно уничтожил, как и закуски, даже не вдумываясь, из каких ингредиентов оно состоит. Я чувствовал что-то пюреобразное и что-то хрустящее, сладковатое и острое, вязкое и зернистое. И позволял этому неопознанному сумбуру входить в меня так же, как новому мировоззрению, которое пытался донести до меня Барон. Я был открытым и пустым сосудом. Глубоким, готовым впитывать все что угодно. И чем больше я сбрасывал старое и открывался новому, тем больше эйфории испытывал.
Тем временем корабль доплыл до самой дальней точки маршрута, развернулся и отправился в обратный путь. Внутренне я уже так разошелся в своем наплевательстве на конформизм, что взялся за бокал вина, которое вообще-то не собирался трогать, и приподнял его, как бы чокаясь с собором.
От первого глотка меня отвлекло замешательство у рояля. Какая-то явно подвыпившая дамочка в красном платье выясняла что-то с официантом, пытающимся удержать ее. Пианист перестал играть и без особого любопытства наблюдал за схваткой. Дамочка говорила быстро и так же быстро махала руками, так что понять ее речь мне было сложно. Но я все же уловил, что женщина требовала предоставить ей доступ к инструменту, чтобы она могла порадовать гостей в целом, а свою подругу, у которой был день рождения, в частности. Бедный официант так старался спровадить ее и одновременно не обидеть, что покраснел до ушей.
– Да ладно вам, – крикнул кто-то из зала. – Пусть играет! Будет ужасно, мы сами скажем!
Тут же его поддержало еще несколько голосов. Официант удивленно замер и сдулся.
