– За то, что я в школе написал, что хочу стать телевизором, когда вырасту, – выпалил я и покраснел.
Брови Барона поднялись еще выше. Я понял, что требовались дополнительные разъяснения, и набрал побольше воздуха в легкие, что оказалось не совсем безболезненным.
– Ну, нам задали домашнее задание. Последнее перед каникулами. Написать, кем мы хотим стать, когда вырастем, и почему. И я написал, что хочу стать телевизором, потому что мама и папа его любят и с удовольствием проводят с ним время. Тогда учительница…
Меня прервал взрыв оглушительного смеха. Барон схватился обеими руками за живот и согнулся вперед. Его плечи содрогались и тряслись, и я уже готов был снова обидеться, потому что надо мной так бесцеремонно хохочут, но тут он резко выпрямился и улыбнулся мне восторженно.
– Это гениально! – взмахнул он рукой. Элегантно, как дирижер. – Дальше! Говори дальше, ребенок!
– Ну… – попытался я вспомнить, на чем остановился. – Да. Написал… А учительница позвонила маме и позвала ее в школу на родительское собрание. И показала ей. И всем остальным тоже. А потом…
То, что было потом, вспоминать особо не хотелось.
– А потом? – подбодрил меня Барон.
– А потом она вернулась из школы домой, – вздохнул я, и в ребрах снова закололо. – Красная и заплаканная. Ей никогда еще не было так стыдно, она сказала. И рассказала все папе. А папа до этого выпил… Не помню сколько. Но точно выпил.
– И? – уже с опаской спросил Барон.
– Ну и влетело мне, – пожал я плечами.
– Так влетело, что тебя пришлось везти в больницу? – сухо поинтересовался Барон.
Смех его основательно куда-то испарился. Трудно было поверить, что минуту назад он взрывался фейерверком в нашей палате.
– Не сразу, – вытер я сопли и шмыгнул носом. – Только на третий день мама решила меня все-таки сюда привести. Потому что до этого было не так уж страшно. Но на третий день… Это просто потому, что я неправильно лежал, так получилось.
Барон невнятно крякнул и сложил руки на груди. Над нашими койками повисла грозовая туча.
– Скажи, Адам, а что конкретно произошло от того, что ты неправильно лежал? – спросил он.
Я посмотрел на него растерянно.
– Что у тебя? – пояснил Барон вопрос.
– Ой, три ребра надломаны, – с готовностью поведал я. – Но это не страшно. Даже гипс не нужен. Просто… это… как его? Щадить себя! Вот! Двигаться мало, в общем.
– Даже гипс не нужен. Какая прелесть, – пробормотал мой сосед себе под нос.
Как любой ребенок, я не любил, когда кто-то был мной недоволен. Но еще больше я не любил, когда кто-то был недоволен моими родителями. В какой-то степени это еще серьезнее колебало глубинные основы уверенности в себе, чем критика лично меня.
