Сначала мама таскала меня по врачам, проверяя на всевозможные недуги, уже заранее обливаясь тщетными слезами, а потом заподозрила в употреблении наркотиков, и слезы сменились на гнев. Но так как доказательств не обнаружилось и гнев этот не смог разразиться, он перешел в хроническую стадию. Я уже давно не обращал на него никакого внимания. Он меня даже смешил, так как доказывать было абсолютно нечего. Я не был категорически настроен против наркотиков, но искренне не понимал их смысла. Мне и так было хорошо. Как бы то ни было, иногда мне моя худоба приходилась очень даже на руку, вот и тогда я ловко просочился сквозь жмущиеся друг к другу тела и предстал перед объектом вожделения.
Первая вспышка ослепила изнутри мой мозг, вторая взорвалась в груди, третья разлилась игристым шампанским в моем животе. Я удивленно тряхнул головой и моргнул пару раз. Передо мной висела всего лишь картина. Даже не особо большая. Я бы даже сказал – маленькая. Картина, состоящая практически только из двух цветов – синего и желтого. Но одновременно в каждом энергичном мазке были заложены все возможные цвета. От золотого до изумрудного. От фиолетового до белоснежного. Всего лишь изображение ночного неба и отражающего его озера. Но это небо вместе с густой водой невообразимым образом вливалось с холста прямо в меня, наполняло меня изнутри, и я тонул в нем. Тонул, тонул, тонул. Изо рта моего вверх поднимались пузырьки, а уши заложило. Менялась структура моих внутренностей и моей души. Звезды на картине сверкали и мигали, все небо было в движении, мелкие волны рябью шли по озеру и по моей коже. Я почти что рукой закрыл отвалившуюся челюсть и перевел взгляд на прикрепленную рядом табличку. В глазах все вокруг самой картины расплывалось, и я не сразу смог распознать пляшущие буквы.
– Винсент Ван Гог. «Звездная ночь над Роной», – сказал мужской голос прямо у меня над ухом, и внезапно вспышки превратились в целый фейерверк.
Руки мои затряслись, и блаженная улыбка растянулась по лицу. Одновременно раздалась еще одна вспышка страха, и я с неким довольством отметил, что момент, о котором я думал практически беспрерывно, все-таки застал меня в минуту забвения. Глубоко вдохнув сухой музейный воздух, я повернулся вполоборота и встретился с ним глазами.
– Барон, – сказал я, улыбаясь смущенно и криво.
– Адам, – кивнул он спокойно. – Ты высок, тощ и бледен.
– А вы совсем не изменились, – пожал я плечами.
И это была правда. Барон был все еще значительно выше меня и еще более импозантен, чем он запомнился мне семь лет тому назад, если такое вообще было возможно. Пиджак цвета слоновой кости подчеркивал блестящий шелк шоколадного жилета, а под воротником идеально белой рубашки блестела гранатовая брошь.
