И в тихую область видений и снов
Врывалася пена ревущих валов.
Если обломовская дремота лежачая, державинская сидячая, тютчевская плавучая, то лермонтовская ходячая. Она космична:
Выхожу один я на дорогу.
Сквозь туман кремнистый путь блестит.
Ночь тиха. Пустыня внемлет Богу,
И звезда с звездою говорит…
Уж не жду от жизни ничего я,
И не жаль мне прошлого ничуть.
Я ищу свободы и покоя!
Я б хотел забыться и заснуть!..
Тургеневская дремота едет по дороге. Она лирична:
Утро туманное, утро седое,
Нивы печальные, снегом покрытые.
Нехотя вспомнишь и время былое,
Вспомнишь и лица давно позабытые…
Вспомнишь разлуку с улыбкою странной,
Многое вспомнишь родное далёкое,
Слушая ропот колёс непрестанный,
Глядя задумчиво в небо широкое.
Взгляд дорожного лежебоки устремлён ввысь. Это важно. Во всех случаях русская дремота открыта и восприимчива и не исключает Бога. Западная дремота резко отличается от восточной. Она не принимает Бога, зато исторгает своё эго. «Сон разума порождает чудовищ» (Гойя). Дремота Эдгара По породила зловещего «Ворона» — математически выверенное видение, близкое к галлюцинации.
К двадцатому веку мифическое сознание в русской поэзии измельчало. Печать вырождения лежит на всех стихах Ф. Сологуба. Кроме его «Чёртовых качелей», ничего не запоминается. В экзотических туманах Гумилёва миф мелькнул четыре раза: «Жираф», «Память», «Слово», «Заблудившийся трамвай». Немного больше у Есенина: «Шёл Господь пытать людей в любови», «Тихо в чаще можжевеля по обрыву», «Клён ты мой опавший, клён заледенелый», в третьей части «Сорокоуста» и в «Чёрном человеке». Один раз мелькнул у Смелякова — «Пряха». У Клюева мифическое сознание застыло в догмате. Оно, в сущности, мертво и работало на холостом ходу. Это впервые заметил Есенин:
Так мельница, крылом махая,
С земли не может улететь.
Спустя много лет композитор Георгий Свиридов, большой почитатель Клюева, захотел написать музыку на его стихи, но не смог. Он не обнаружил в них внутреннего дыхания. «Его поэзия статична», — отметил он в дневнике. Но Клюев повлиял на Есенина и Тряпкина. Всё, что они взяли у Клюева, у них сдвинулось с места и заиграло. Образцы Тряпкина: «Летела гагара», «Скрип моей колыбели».
В общих чертах я обозначил тот образный массив, который пусть имеет в виду читатель, приступая к моим стихам. Заодно добавлю сюда Державина: «Бег», «Водопад»; Кольцова: «Не шуми ты, рожь, спелым колосом», «Соловьём зелёным юность пролетела», «Лес», «Что, дремучий лес, призадумался», «Не весна тогда жизнью веяла»; Боратынского: «Недоносок», «Приметы»; Некрасова: «Меж высоких хлебов затерялося», «Влас», «Зелёный шум»; Константина Случевского: «После казни в Женеве», «В листопад», «Упала молния в ручей», «Элоа».
