Не говорим. Не умеем, да и нафиг? Мычим, тычим, показываем. Хватает и того.
Жрачки всегда мало. Только, чтобы не сдохли. Но сдыхали. Постоянно, кто-то да окочурится. Мы дохлых ненавидели. Из-за противно било по глазам красным, орало, а ещё шмонщики прибегали. Они серые, топали, ножищами своими, а морде – одни зеньки. Туда-сюда зыркают, злые. И палкой острой в нас тыкали: ойкнет – живой. Дохлых утаскивали с собой.
Хламиды на нас изгвазданные. Сами – чумазые, в болячках. На башке – палкля сплошная и колтуны. И ещё вши. Жрали нас живьём. Как и клопы и другая мерзость. Но мы тоже жрали их. И червей ещё. Ну а чё, жрать хотелось до дури.
Однажды нас осталось совсем чутка. Потом узнала – пять. Жались так же под блымающей лапой. И вот тогда пришли белые. Они лыбились. Тянули нам руки. Мы пошли с ними. Еле тащились, слабые, по стене. Белые не торопили. Жалели. Нас тогда впервые вымыли. Обрили наголо. Дали чистое и покормили от пуза. Таким вкусным, что мы плакали. Никогда раньше не ныли, а тут разнюнились и в рёв. Нас развели по нарам. Тёплым, мягким.
Потом белые сказали, что у нас всех в тогда был день рождения – вот так родились. Хотя годы – разные. Мне оказалось семь.
Нас стали учить.
Не, не так, как баба Кора потом. Просто говорить. Слова шли плохо, в основном короткие и простые. Одно белые говорили особенно часто: роза. И что она должна вырасти во мне. Мне показали картинки, они двигались. На них росла роза. Я очень напугалась. Не хотела розу, лезла под нары, когда приходили за мной.
Вытаскивали за ногу, ставили и ругали. Никогда – громко и зло. Всегда тихо, как-то будто жалостливо. Что с их ругани такой нюнилась.
В учёбе шла плохо. И вообще плохой была, как говорили. Они носили картинки, мелки, иногда – вкусняшки. Я забирала всё, прятала и ждала, когда уйдут.
Мне говорили, что перестанут давать есть вообще.
Я говорила:
– Пофиг!
И лягу, бывало, на нары, в потолок зырю. Три дня могла пролежать голодная, но не шла.
Они не били, не злились.
Пытались.
Получилось не оч, если честно.
Тогда решили, что мы должны учить друг друга.
До этого, после того коллективного ужина, мы сидели по комнатам, каждый сам.
А теперь свели всех в одну.
У нас уже выросли волосы. И нас – как-то звали. Меня – Юдифь. А волосы мои получились яркими. Сказали: как заря. И ещё, сказали, что у меня лучшая роза.
Остальные были Пак, Ульта, Вер, Эда. Мне особенно понравился Пак, он – самый умный из нас, постарше и учился быстро. Но роза его, говорили, очень слаба. Пак нравился и Эде. И поэтому я решила её убить, потом. Выбрать время и убить, чтоб забрать Пака. Она было противной: волосёнки жиденькие, жёлтые, глаза почти без ресниц. Белёсые. Роза в ней едва теплилась, хуже, чем у Пака. Как-то она заболела, такой задохлик, неудивительно. Остальные ушли учиться, а меня оставили сидеть. Принесли тарелку с пирожными – порадовать больную. Взяла одно тогда и затолкала ей в рот. Что она могла сделать такими тоненькими ручонками? Я держала крепко. Она пучила глаза свои, рыбьи, руками по моим скребла. Но всё-таки сдохла.
