И она взревывает. Так, что глохнем. Мигает красным свет. И металлический голос вещает: «Камера десять, попытка проникновения».
Грохот подбитых железом ботинок говорит, что я не ошиблась.
Чёрный отряд. Налетели, как вороньё. Бэзил впереди и, кажется, мечет молнии. Но все мимо.
Справедливость вершишь, дорогой? Будет тебе справедливость!
Подходит поближе, и тогда вскидываю голову, ловлю злой взгляд и, в его духе чеканя слова, говорю:
– Господин инспектор-дракон, немедленно отпустите этих детей! Они ни в чём не виноваты. Они лишь дети!
Трое других за его спиной уже готовы стянуть перчатки со своих огненных лап, но я не боюсь. Не сейчас.
Бэзил понимает, останавливает других.
– Я сам – она под моим наблюдением.
Видимо, и впрямь у них главный.
Салигияры кланяются.
Он дожидается, пока уйдут, хватает меня за плечи – больно, синяки точно будут, – встряхивает, уничтожая остатки причёски, и рычит:
– Что ты творишь? Это же нарушение третьего интердикта: «Не впадай в избыточное сочувствие к тем, кому уже вынесен приговор». Я должен наложить Печать греха.
Вырываюсь, откидываю вуаль, заголяю лоб:
– Накладывай! Ты ведь больше ничего не умеешь! Только женщин на место ставить и детей в тюрьмах гноить!
Мой голос звенит. Замечаю, как в других камерах к решёткам припадают заключённые. Десятки любопытных глаз наблюдают за представлением.
– Кажется, – холодно произносит он, – ты совсем зарвалась, двоедушица! Придётся тебя вразумить!
Он дёргает рукою, и из-за рукава выстреливает плеть, по которой, извиваясь, пляшут синие огоньки. Такие же – отражаются в его холодных глазах.
– Нет, – говорю, а сама срываю с шеи бархатку, и чувствую, как испугано бьётся в моей ладони зерно, – немедленно отпусти этих детей… – грохаю кристалл об пол, наступаю ногой, – или я раздавлю эту штуку к чертям! И не видать вам сильфиды. Ну же, благоверный, выбирай!
В этот момент я понимаю, что значит пылать от гнева. Вся горю. А пусть знает! Не зря ж зовусь Ирой>6.
Гудок девятый
…мчим лихо, и колымага клёвая, в ней удобно вроде, но некайфово. Эти чёрные обсели меня, пушками тычут, зеньками зыркают. А белый – впереди, оборачивается, порой, и гыкает. Самодовольный, лыбится всё, мигает мне, будто у него в башке лапочка перемкнула и блымает теперь. И ещё бесит, что невидно. Окна тёмные, и чёрные с пушками – не стекольщики. А когда не знаешь, куда везут и зачем, гаденько так внутри, нытельно и прятаться охота. Желательно в тепло. И чтобы Фил то вкусное питьё принёс.
