Ей-ей!
Чую, как земля уходит из-под ног. Ух! Хватаюсь за Фила. Наверное, щаз шальная. Ору ему в ухо:
– Мы в Небесную Твердь?
– Почти, – ухмыляется он и ласково, успокоительно хлопает по руке меня.
– Но… я не могу… я из падших же. Наши сразу сгорают там в синем пламени. Не хочу гореть!
– Не бойся! Никакого пламени!
Кабинка вздрагивает, замирает, открывает зев свой и выпускает нас.
И сразу же распахивается дверь и выбегает прямо на нас полоумный старик.
– Горим! Пожар! – вопит он. – Вызывай пожарных, Филипп. У меня телефон там, – тычит дрожащим пальцем за дверь.
Фил начинает мыкаться со своей магической хренькой.
Я вся тоже трушусь.
Тут из клубов дыма, что валит оттуда, из комнаты, выскакивает адская гончая и прыгает на меня…
Валит, грохаюсь, пронзает в голове, будто на штырь нанизалась. И уходит всё.
Исчезает.
Стёрли.
Остался только белый и я на белом.
И по белому идёт Он.
Склоняется ко мне. Улыбается. Совсем не по-нашему, светло-светло так.
Говорит:
– Рано тебе ещё.
Трогает легонько. А у самого – руки в красном, липкие, пахнут.
Страж мира сего.
Добрейший из добрых.
Великий Охранитель.
***
… не успеваю.
Огненное лассо обвивает шею, меня опрокидывает навзничь, и пока стараюсь, обжигая пальцы, избавиться от этой хрени, тащит со страшной силой назад. Прямо по луже крови – словно на американских горках, лихо. Бьюсь затылком о доски сцены и под булькающий гогот этих фантасмагорических тварей хриплю в удавке.
Глаза, небось, вылезли на лоб.
Тодор сигает вниз, приземляется в алую лужу, снова орошая всё рубинами брызг. Ухмыляется, присаживает рядом.
– Эй! – поводит рукой и верёвка на моей шее исчезает, будто втягивается ему в ладонь. Хренов человек-паук. – А поговорить? Ты же сам хотел?
– Расхотел, – бурчу я и тру шею.
– Что ж так? Я тут на беседу настроился. Или тебе не нравится приём?
– Приём оставляет желать лучше.
Тодор встаёт, смотрит на меня грустно, потом – поднимает голову вверх и, кажется, видит что-то там, за облезлой росписью куполообразного потолка.
– Скажи, чмошник, – голос подозрительно тих, тон спокоен, – ты когда-нибудь падал? По-настоящему? С такой высоты, что земля с овчинку?
Ну да, у нас же театр – вот, пожалуйста, доморощенный философ и лирик.
– Нет, я так не поднимался. Всегда слежу за краями.
– Молодец, – хмыкает он, – а я вот падал. И знаешь что? – хватает за грудки, поднимает над полом. Во силища! Хотя на вид – худой, правда, длинный. Я ему по плечо. – Падения отбивают вежливость.
