И когда врубаюсь, что к чему, куда девается вся хорошесть у меня внутри. Только злобное – вот же гады! – и остаётся. Потому что так! Они тут жируют. Особенно некоторые – кошусь на кой-кого. Сидит, рожа довольная. Пузо выкатил! А наши там загибаются в холщинах. Где любой ветер-дождь – и всё! Приехали! Колымаги у наших убитые. Грохочут так, что земля дрожит. Танцы с бубном пляшешь возле синтезатора, чтобы ещё чуток протянул, чтобы жрать было.
А тут!
Но мы доберёмся сюда. Ух, доберёмся!
И я им припомню! Тем, кто меня, правильную, кинул в мир покорёженных.
Лично порешу каждого грёбанного спящего и их приблудников. Зуб даю!
Колымага тормозит.
– Прибыли, – доносится с первого сидения, – дальше сами.
Фил выползает, пожимает руку Максу, а я вылезаю сама. Макс лыбится мне и показывает палец вверх.
– Очень клёвая чика, братуха. И как только запала на тебя?
Фил фыркает.
«Баклажан» Макса уносится – шурх и нету! Быстрый, тихий. Гилю бы такой! Нас бы с Тотошкой и бабу Кору возил.
И снова накатывает тёплое, потому что про своих. Надо тут всё разнюхать, но осторожно, и валить. Валить к ним. Поднимать всех. Теперь знаю, куда. Хорошо, что толстый Фил со мной. Будет проще.
И лишь теперь оглядываюсь. Дома – высокие опять, но не до неба. Однообразные, серые, как коробки. И дерево возле нас – голое уже и в печали. Окраина. Они всегда выглядят так. Только у нас ещё и с Разрухами.
– Пойдём, – Фил ныряет в подвал. Иду следом. Ступени крутые. А видно-то не ахти, хотя день. Но я в Подземельях Шильды жила, как кошка зоркая.
А Фил спотыкается, чертыхается. Смешной. Трудно такого считать врагом.
Свет в помещении яркий. По зенькам хрясь, взываю и сажусь на пол. Фил подбегает, тянет вверх:
– Ты в порядке?
– Вроде, – отпускает, поэтому встаю. И вижу юницу. Она толста. Похожа на Фила, нос курносый, кругом веснушки. И какая-то прифигевшая. Стоит, резалки вниз, в фартуке.
– Фиииииииил, – выдаёт она, – это и есть Маша?
– Почти.
– Ну ты дал! Никогда бы не поверила. Да она же – супер-модель!
Фил лыбится, но грустно.
– Есть немного.
– Немного! Да ты зажрался, родной! – толстая с резалками обходит меня. Цепляю её краем зеньки, слежу. Тодор, сама видела, такими резалками уши коцает, если что не по его. За свои уши постою. Ещё как! Просто не дам! Но юница, кажется, не собирается резать меня. Кивает, смотрит добро. – Не обижайся на него, он офигел от такого счастья просто. Ты просто бест!
– И ты ничего, только кругловата слегка.
