– И ты один! Против кашалотов!
Не позволю! У меня на этих проглот давний зуб. А за Петровича-то рвать буду. Вспомню всё, чему Гиль учил. В конце концов, всегда можно добить сидухой!
– Извини, толстый, – говорю. – Эта война – моя.
А они гогочут: и толстый и Петрович.
– Давай отсель, воительница. Справлюсь как-нить, не привыкать старому.
И толкает от себя легко. К толстому. Типа, забирай, уводи.
– Шумских-то тебя приметил. Мечется там, как тигр в клетке. Твердит: какой экземпляр! Не собирался он тебя отпускать. Так что – мотай, малохольненькая. Радуйся, что друзья есть…
Последнее уже едва слышу, потому что запирает за нами дверь. И тут толстый сильнее жмёт мою руку и к колымаге тащит.
Эта – ого-го! Не такая, как та, на которой везли. Лоснится вся, что спелый баклажан, такая же длинная и округлая. Красота!
– Дамы вперёд, – вежливо говорит толстый.
Я-то дама, гы. Но в нутро колымаги лезу.
Ух! Как тут классно! Тепло. Сажусь, и кресло будто обнимает. Так бы и жил.
Мой спаситель, пыхтя, плюхается рядом. И к нам, с переднего сидения оборачивается парень. Ничё такой, только зеньки шалые, горят. И патлы дыборем, белые.
– А ты не врал, Филка, она реально клёвая!
– Некогда, Макс, гони.
И колымага рвёт с места.
Е-ху.
Баба Кора всегда тыкала, что во фразе – завтра будет лучше чем вчера – главное – завтра будет.
И теперь это чувствую. Всем туловищем. Завтра будет. И будут все. Всё-таки я везучая.
– Филка, – вовремя приходит, как наш рулевой толстого назвал, – а тут есть, где это, – тяну за волосину, – сменить?
– Причёску, что ли?
Киваю. Вроде так, причёска.
– Знаешь, мне у Маши эта нравилась.
– Но ты сам вякнул же: ты не она.
– Эт точно, – как-то невесело соглашается толстый. – Совсем. И я, кстати, Фил, Филипп Маркович Пешкин, если что.
Не буду препираться, потому что мне хорошо.
– Вы все тут по три имени говорите?
– По три имени?
– Ну да, как ты сейчас. Меня тоже называли Марией Юрьевной Смирновой. Это очень длинно же!
Он жмёт плечами.
– Поэтому разрешаю звать Филом, – и суётся через меня вперёд. – Макс, у парикмахерской, где Алёнка моя, притормози.
– Ты уверен? А вдруг уже ищут?
– Поэтому и везу к Алёне. Она в такой дыре, что клиенты записавшиеся с трудом находят. И телефона там нет. И камер.
– Замётано, чувак.
Пялюсь в окно. Бегут и машут ветками деревья. Уже все жёлтые. Ненавижу осень, тошнит от желтизны и кости ноют на дождь. Кое-где из-за деревьев высовываются дома. Здесь они похожи на фиф, что вышли к дороге на караван поглазеть. Такие ровненькие все, что писец просто. И цветы. И оградки.
