– Стивен сказал, что Бэзил навещал маму и папу всего два раза…
– Да, мать не узнаёт его, но само его присутствие вызывает у неё панику и истерику… А отец – прячется в ужасе и шепчет откуда-нибудь из угла: «Не трогай! Не трогай! Я больше не буду играть» и начинает плакать. Бэзил навещал их дважды и дважды потом пытался покончить с собой, что для салигияра – страшное преступление. Никогда себя не простит. Так что, не считай его чудовищем. Вслед за Стивеном. Ему не понять, никому из них не понять.
Старик поднял на меня глаза, голубые и чистые, как омытое дождём небо.
– Так получилось, что все те, кто ему дорог, пострадали от него. Он боится, что это может повторится и с тобой. Пытается защитить, как умеет. От себя в том числе. Знаешь, пусть лучше ненавидит, чем полюбит и будет страдать.
Отлипаю от окна, сажусь рядом, обнимаю и говорю:
– Спасибо, что рассказали. Теперь у меня полная картина в голове…
Старик улыбается и хлопает по руке:
– Ты молодец, дочка. Уж не знаю, какая именно твоя душа, но одна точно мудра не по годам, – наклоняет голову вбок, становится привычно-хитрым: – Кстати, о картинах… Бэзил сам сюда картины Стивена привёз. Упрашивал меня спрятать так, чтобы никто не нашёл. Брата им не выдал.
Значит, всё-таки благодарный, зря Стивен говорил, что нет.
– Постойте… Если Бэзил видел ту картину, на которой я, значит…
– Он просто решил, что это – одна из девушек Стивена. И когда приезжал сюда, всё ходил любоваться.
Вспоминаю чванливое: «А рисует – хуже», и становится неприятно на себя, что приняла помощь Стивена в заговоре против Бэзила. Стыдно, что не рассмотрела за его холодностью страх и неуверенность в себе. Брата всегда считали лучше, наверное, даже он сам…
– Обещаю стать ему хорошей женой, – заверяю старика, но больше – себя.
Он улыбается и треплет по волосам:
– Ты не прогадаешь, девочка.
И я знаю – он прав.
Завтра мои глаза будут кричать о любви, и я буду услышана.
Засыпаю почти счастливой, под нежный шёпот сероглазого ветра.
Котёнок…
Гудок четырнадцатый
…в Раю – девять небес. Если добраться до девятого – увидишь Розу, она раскроется перед тобой. И будет тебе клёво, и ты начнёшь всё постигать. Это – высшее. А ещё там рядом – Небесная Твердь. И о ней не расскажешь, даже Данте не смог. Вон как писал:
Я в тверди был, где свет их восприят
Всего полней; но вел бы речь напрасно
О виденном вернувшийся назад…
Иногда мне кажется, что всё напрасно. Нет никакой Розы. И никогда не забраться на Дом-до-неба. До него идёшь, а он ускользает. Как солнце. Потом я узнала, что до солнца не дойти и за край земли не перевеситься. Не позырить, что там.
