Кто бы сказал пару часов назад, что Тодора пойду в союзники звать, – убила бы на месте, ага.
Но жизнь – она такая вот, повёрнутая, и никогда не говорит, за каким поворотом что. Поверни, впечатайся мордой, узнаешь.
Плюхаюсь рядом.
– Кто это тебя так? – щаз только заметила, что покоцанный весь, будто землетварь по нему прошлась. – Уж не я.
От моей пощёчины уже и следа нет, но на свою щёку ему тычу – вон, мол, и мне прилетело.
Он ухмыляется:
– Вот так и помогай.
– Угу, – соглашаюсь и лезу в сумарь за бинтом и мазью. Всегда с собой таскаю. А потому что не знаешь, во что повернёшь и как потом отскребаться будешь. – Так кто?
– Gula, грех.
– Это… он из того сонника вырос. Что я? Да?
Он кивает, и становлюсь виноватой. Спасительница, блин. Чуть не угробила!
– Давай перевяжу, – сажусь ближе и чувствую странное: нас им пугали, мол, вот придёт Тодор и уууууууу! И вот он тут, весь в кровище, герой и дурак тот ещё, и нестрашный ведь.
– Перевяжи, если не противно.
– Пфф! – давлюсь. – Я с покорёженными всю жизнь и ничего как-то. А ты вон правильный. И… красивый.
Теперь он ржёт. И только тут соображаю, что голос у него – хоть глухой и хрипловатый, но приятный. Как бархатный и будто ласкает. И в зеньках – золотые лукавинки.
Побереги, Великий Охранитель, не хватало ещё в Тодора втюхаться!
– Красивый, говоришь? Да мной мамки дитёнок пугают.
– Страшный не значит некрасивый, – деловито мотаю рану на руке, стараюсь не зыркать на него, чтоб ехидных ухмылочек не замечать.
– Круто ты сейчас про притягательность зла, – говорит. – Далеко пойдёшь.
– Ага, – отзываюсь и пыхчу, – пока не остановят. Знаешь, как наши тут гыкают: типа, вперёд, и с песней, и паровоз навстречу. А я под паровоз не хочу. Значит, ходить буду недалеко, без песен и налево.
– Удивительная ты, – говорит и смотрит странно, от чего я, наверное краснею по уши, уж горю – точно. – И где только пропадала сто пятьдесят лет, а, Роза?
– Да вроде здесь была, по Подземельям Шильды шарилась, когда мы Огород смели.
– Я там каждый угол прочесал, когда падшим сделался…
– Постой! Так ты ж ведь не падший сперва был, да?
И хлопаю себе по лбу: ну конечно, кто бы из наших, пока при башке, на грех бы полез? Во я дура!
Он ржёт опять.
– Сперва, как ты говоришь, я был ангелом. Так наших в Залесье зовут. Там, за Сумрачным Лесом, ангелов называют салигиярами. Они следят за исполнением Интердиктов и с грехами воюют. И правильные все, что охренеть.
– Для тебя ведь «правильные» другое, чем для меня?
