А я смотрю на своих – и не злятся уже. Баба Кора объятия открывает:
– Ну иди сюда, дура.
Иду, обнимаемся, и обе – в нюни!
– Как ваще подумать могла, окаянная, что я тебя Тодору отдам?! Ууу! – шпыняет в бок, и хоть больно, но лыблюсь. Потому что хорошо всё-таки сильнее.
Сажу их всех, на Серого – грозно зыркаю, (была бы моя воля, связала бы и… Тодору отдала на муки, во!), плюхаюсь сама рядом и не знаю, с чего начать.
– Кароч, я Охранителя видела. Угу, без базару! Честно. Он сказал, что пузырь скоро лопнет, что сонник вырос и что спящие вот-вот очухаются. И да, армагедец (уж больно клёво звучит!) бабахнет так, что никому мало не покажется.
– Нужно срочно собираться и уходить дальше, на Север, в Незнаемые земли.
Баба Кора напугалась нехило так. Лыблюсь ей, бодрю.
– Нет, нам нельзя уходить. Мы, вернее я, должна буду там быть, когда Небесная твердь накренится.
– Тебя ж задавит! – нудит Тотошка, и в глазах – нихадинихадинихади, скороговоркой, как он умеет.
– Возможно, а может мы успеем.
– Успеем что? – баба Кора трясёт за плечо.
– Спасти мир.
– Но как?
– Просто, пока я из его мира, – тычу в Серого, – сюда неслась, Охранитель снова пришёл и сказал: «Найди сильфиду».
– Сильфиду?!
– Найти?
Тотошка с бабой Корой наперебой. И в зеньках почему-то приговором: мы обречены.
«Нет же, нет! – хочу крикнуть им. – Мы выиграем битву! Охранитель обещал»
И тут вдруг поперхаюсь словами, потому что доходит, что, что следовало понять давно: они не верят Охранителю и боятся его.
Глава 11. Многие знания – многие печали
…голос у отца Элефантия мягкий.
Таким увещевают детей или больных. И меня, поскольку я сейчас – и то, и другое. Моя комната тонет в зелени и бирюзе, словно конфетные феи обставляли. Вроде и мансарде, под самой крышей, но уютно. Кровать мягкая, подушки в пёстрых наволочках и рюшках – как цветы.
Пахнет клубникой.
Отец Элефантий сидит рядом на низком стульчике, сияет весь, держит меня за руку, щупает пульс и бормочет, ласково, с уговором:
– Тише-тише, милочка. Вам ещё нельзя так резко.
Это потому, что просыпаюсь и вскакиваю рывком с криком:
– Бэзил!
Вот старик и прибегает: заботливый, беспокоится.
– Жив твой суженный, – он легко переходит с «вы» на «ты», и на этом решает остановиться. – Потрепало его сильно, врать не стану, но салигияры и в худших передрягах бывали. Их так просто не убить, не бойся.
Не могу не бояться, только закрываю глаза – рубинами его кровь на грязном полу ночлежки. Это видение лишает сил, а силы мне нужны. Поэтому натягиваю на губы улыбку и выдаю с трудом, потому что в горле, разорванном недавно в клочья, – сушь:
