Второе предостережение я получила в сходных обстоятельствах, через несколько месяцев, насколько я помню, весной 1942 года. Я об этом уже упоминала: чтобы замаскировать «прогулки» с мужчинами, стремящимися попасть в свободную зону, я предлагала им, если вынуждали обстоятельства, проявить некоторую интимность в обращении со мной. Я предпочитала пробудить подозрения романтического характера, а не быть заподозренной в подпольном сопротивлении. Это так хорошо получалось, что другой немецкий офицер в свою очередь решил дать мне урок. Было видно, что он крайне шокирован.
— Мадемуазель Маити, я часто вижу вас прогуливающейся с мужчинами. Вдобавок всегда с разными! Позвольте мне заметить вам, что это неприлично! Совершенно неприлично!
Я приняла вид слегка жеманной девочки, пойманной с рукой в банке варенья.
— Что вы хотите, я не могу удержаться. — И добавила умоляющим тоном — Вы не расскажете маме?
В ответ он дал мне долгий и суровый урок морали. «Вы сознаете, что делаете? У меня тоже есть дочери. Я бы никогда не допустил, чтобы они так себя вели. Сразу видно, что вы растете без отца. Вам его недостает. Я вам не отец, но мой долг вас предостеречь».
Я кивнула в знак согласия. Наверное, он сказал себе: «Она предупреждена». А я успокоилась. Искренность и страстность его негодования ясно показали, что ему ни на секунду не пришло в голову, что предполагаемый флирт может служить маскировкой для действий против оккупантов. Не очень приятно прослыть девушкой легкого поведения, но я предпочитала запятнанную репутацию затрудненной деятельности.
Вот о чем я думала, удаляясь — навсегда? — от виллы Молитор. Я размышляла также о двух разных периодах войны — в Боне и в Париже. В Боне говорящая по-немецки девочка пыталась быть полезной для французов, храбро живя в одном доме с солдатами, конечно, вражескими, но, в конце концов, выполнявшими воинский долг. В Париже это была уже участница Сопротивления, сражавшаяся со смертоносной идеологией, несовместимой с ее представлениями о человеке. За попытками договориться последовало неизбежное столкновение.
В этот октябрьский вечер 1943 года для меня начались великие испытания.
За всю дорогу солдаты не проронила ни слова, хотя я без конца повторяла: «За что вы меня арестовали? Вы не имеете права! Я требую объяснений!» Сначала они отвели меня на авеню Марсо. В те самые, хорошо мне знакомые канцелярии, куда я частенько приходила с разными административными делами, своими и чужими, поскольку мое знание немецкого было нужно всем. Также я стянула здесь несколько печатей.
