Из передней правой дверцы грузовика вышел офицер и направился ко мне с разъяренным видом. Нельзя было дать ему возможности заговорить первым, дать ему время почувствовать себя главным. Прежде чем он открыл рот, я резко бросила: «Was wollen Sie?»[15] Я нарочно заговорила по-немецки. Эффект был немедленный — его полное изумление: «Вы немка? — спросил он. — Нет, я швейцарка. Сюда нельзя входить». От удивления он слегка смягчил тон, но остался тверд.
— Сожалею, но мы должны войти. Мы займем ваш дом.
— И не думайте! Я же вам сказала, — я швейцарка. Вы же не собираетесь оккупировать Швейцарию?
— Нравится вам это или нет, это так. Откройте ворота.
Обсуждать, действительно, было нечего, неравенство не подлежало обсуждению. Мои слова против его оружия; я одна против их численного превосходства; моя прямота домовладельца против их высокомерия оккупантов — партия была заранее проиграна. С тяжелым чувством я решилась открыть им проход. Скрежет тяжелой кованой ограды звучал, как скрежет моего сердца. Наша армия побеждена. Как же может не сдаться простой мирный житель? Но хотя они могли занять наш дом, они не могли отнять мое достоинство и честь семьи, живущей здесь уже три столетия. Они вошли. Пусть я не могла ничего сделать, но они пойдут только за мной. Я шагала медленно, ощущая спиной нетерпение моторов. На пороге я обернулась и заявила непрошенным гостям: «Пусть выйдут вперед ответственные лица. Нужно обсудить ситуацию».
Вышли два офицера, майор и капитан, насколько позволяла определить моя степень осведомленности в немецких воинских званиях. Они были явно ошеломлены тем, что я говорю по-немецки не хуже их. Это не лишило их самоуверенности оккупантов, но заставило говорить осторожно, поскольку они знали, что я все пойму. Наверняка они видели в моем знании языка еще и упрощение своих задач. Отсюда, по-видимому, проистекало их относительно вежливое обращение со мной. Если бы я не встала на пороге, у входной двери, они вошли бы в дом и без моего разрешения. Но я хотела любой ценой сохранить господство над ситуацией или, по крайней мере, попытаться это сделать. «Я сейчас вас впущу, — сказала я, — но только офицеров. И я сама покажу вам дом». У дверей гостиной я добавила: «В гостиной моя бабушка. Она стара и утомлена. Она отдыхает. Сюда я вас не впущу». К великому моему изумлению, они поклонились и не стали настаивать на осмотре комнаты. Про себя я подумала: «Один тур выигран». На втором этаже они осмотрели все комнаты. «Мы берем две», — сказал с удовлетворенным видом майор. По случайности две самые большие и красивые. Угловая, где до сих пор мы жили с братом, и соседняя, выходящая окнами на реку.
