Как и все французы, в течение восьми месяцев этой «странной войны» я спрашивала себя и спрашиваю до сих пор, что же в ней было забавного[14]. С точки зрения Бона в повседневной жизни ничего не происходило. Однако мы не вернулись в Сен-Жермен- ан-Ле. Мы обосновались в Вье Ложи, на этот раз всерьез. Если бы не тревога о будущем, можно было бы подумать, что у нас просто большие, продленные каникулы. Однако мне следовало организовать учебу. Я успела сдать первый экзамен на аттестат зрелости перед отъездом, но следующий должен был быть летом 1940 года. Значит, я должна была записаться на заочные курсы и найти в Шовиньи преподавателей, которые бы со мной занимались. Постепенно заботы о доме и все повседневные заботы легли на мои плечи. Бабушка старела и хуже справлялась с делами по дому из- за перелома шейки бедра, случившегося за десять лет до этого; у мамы не хватало сил управлять сложной ситуацией. После смерти деда и преждевременной смерти моего отца, тетя-«крестная» стала как бы мужчиной в семье. Все держалось на ней. Как только я смогла, я стала ей помогать с Вье Ложи.
Мы не представляли себе толком, что такое война. Все предвидели битвы на севере или на востоке Франции. Но никто не ожидал увидеть немецких солдат на наших улицах, и мы вовсе не могли предположить, что окажемся на стратегических позициях.
Все перевернулось в моей жизни, жизни Бона и жизни Франции в июне 1940 года. В течение шести недель война стала для Франции реальностью. 10 мая немецкие танки проникли на нашу территорию, молниеносно сметая наши войска с позиций. Затем последовал разгром армии, массовый исход населения, сдача позиций правительства, вынужденного бежать из Парижа сначала в Тур, а затем в Бордо. Я видела в происшедшем прежде всего моральное поражение, отказ от совести, потерю авторитета и храбрости.
На рассвете 22 июня немецкие войска вошли в Пуатье. В тот же день маршал Петен, заместивший Поля Рейно на посту главы правительства, подписал перемирие. «Понимаешь, в Ретонде! В том самом вагоне, что и в 1918 году», — с трудом сдерживая гнев и слезы, негодовала бабушка.
В этот же день немцы вошли в Бон. Некоторые образы навсегда врезаются в память. Я говорила об отце на смертном одре. Многие другие картины навсегда запечатлелись в моем сердце за четыре года Сопротивления. Среди них 22 июня 1940 года, немецкий грузовик, подкатывающий к воротам Вье Ложи.
Я вышла из дому, услышав шум необычно мощного мотора в тупичке, ведущем к нашим воротам, и увидела колонну военных грузовиков. Я застыла в остолбенении. Не имея ни малейшего представления, что делать, я вернулась в дом и бросила маме и бабушке: «Немцы! Не двигайтесь, я ими займусь!» И немедленно вернулась на улицу. Тут я увидела, что первый грузовик движется по направлению к саду. Я мгновенно заперла ворота и встала перед ними, скрестив руки, изображая собой святую Женевьеву, не дающую Атилле войти в Париж. Мне было не по себе, но я пыталась продемонстрировать полную уверенность.
