Мама говорила, чтобы Шурочка поменьше слушала соседок, особенно тетю Клаву, у которой «не все дома». Но сидеть в одиночестве и ждать, когда мама приедет с работы, было скучно, поэтому Шурочка увязывалась за женщинами, с утра уходившими на виноградники. Ловкие пальцы и маленький рост позволяли девочке быстро собирать виноград, прячущийся в самом низу, и вечером она тащила с собой честно заработанные полведра сладких ягод.
Однажды мама не вернулась домой. Шурочка ждала ее за накрытым столом, боясь начать есть. Две картошки, сваренные к ужину, уже перестали исходить паром, хлеб, чтобы не высох, пришлось завернуть в полотенце, а мама все не шла.
Шура так и заснула за столом. След от скатерти отпечатался на ее уже не пухлой щеке, когда утром тетя Мария постучала в окно.
— Шурка, мы уходим.
Девочка наспех протерла глаза и осмотрелась. Может, мама пришла, пока она спала, и опять ушла на работу? Нет, кровать не смята. Откинув полотенце, Шура осмотрела стол: картошка не тронута, молоко затянулось сморщенной пенкой.
Она слышала, как женщины, бодро переругиваясь и гремя пустыми ведрами, прошли в сторону станции, как пастух Никифор погнал стадо за околицу, как почтальон разговаривал с тетей Глашей, у которой через месяц после отправки на фронт погиб муж, но остался жив сын. Он прислал письмо, и соседка громко его читала, прерываясь на то, чтобы высморкаться в краешек головного платка. Шура сидела за столом, как пришпиленная.
«Мама задерживается. Она обязательно придет. Уставшая и голодная. Кто отведет Орлика на базу, если меня не будет? Кто накормит маму? Нет, уходить нельзя. Нужно ждать».
И она ждала. Подъедала крошки со стола, боясь начать есть без мамы. Она подносила к лицу картошку и вдыхала ее чуть кисловатый запах. Потом не удержалась и собрала пальцем пенку с молока. Задумавшись, не заметила, как отгрызла корочку у хлеба, а когда опомнилась, громко расплакалась.
У калитки шумно затормозила машина. Послышались мужские голоса. Словно зверек, спрятавшийся в норку, Шура вслушивалась в происходящее снаружи. И сердце ее замирало от ужаса: она узнала голос председателя сельсовета и участкового милиционера. Они вдвоем приходили к дядьке Луке, когда бандиты убили его сына.
— Мама! — Закричала Шура и кинулась на крыльцо, почти ничего не видя из-за горьких слез, остро переживая свое одиночество, думая, что никогда больше не дотронется до любимого лица.
Солнце и слезы не дали рассмотреть тех, кто толпился в их палисаднике. Голоса смолкли, и тишина оглушила девочку так, словно она опять попала в реку, в которой тонула год назад. Тогда ее спасла мама.
