Либо ты предприниматель, либо нет, повторяет Берти. Ты предприниматель?
И он выходит на двор вслед за отцом.
Предпринимательство ужасно, думаю я, садясь в «мерседес». Первый пункт маршрута — новая фабрика «Фрей и Сыновья» за Вальдсхутом. Центр управления (мощность 1 Mp), отмечаю я в моей инвентарной тетрадке, предприятие требует предельной точности. Тип крана RB 2000, производство «Наунхоф — Лейпциг». Год производства 1970-й, фабричный номер II-B 1277. Впрочем, думаю я, может быть, и не надо всегда такой предельной точности. Обхожу зал с таким видом, будто сейчас каждую мелочь инвентаризирую.
Большое турбинное колесо, от потолка до самого подвала, вентили, клапаны, привинченные болтами величиной с Бертину голову. Раньше тут все крутилось, вертелось, ходило ходуном, вибрировало, но именно раньше, давно уже. Там, внизу, что-то еще гудит, еще какой-то гул. Здорово гудит, заслушаешься. Прямо подо мной гудит и во всем зале. Я спускаюсь по винтовой лестнице в подвал. Тележка для покупок валяется на боку, две заросшие грязью пластиковые бутылки и ободранный пружинный каркас двуспального матраса. Пол усеян осколками, они хрустят под ногами, из стены уже прорастают кусты. Природа пробивается через старые стены и карабкается наверх. Там наверху, на крыше, одинокое деревце качается на ветру, что дует из Франции.
После обеда на заправке у озера Титизее издалека на нас надвигается на колесах белая башня семейства Кёберляйн. Как поживает искусство, осведомляется сын старика Кёберляйна, когда мы останавливаемся рядом с ними у бензоколонки. Тот, что брюнет, в шляпе, спрашивает.
У папаши Кёберляйна и его троих сыновей тоже свое предприятие, но все трое парней уже бородатые и старые, может, они и не сыновья ему вовсе. Они вообще какие-то мутные, говорит о них отец, и дела они ведут нечисто, нанимают иногда на работу иностранцев из больших городов, платят гроши, могут завалить «Рай» товаром по самую крышу и не выносят, когда цена на товар ниже, чем им надо.
У искусства дела идут лучше некуда, отвечает отец брюнету.
Рад слышать, говорит сын Кёберляйна, сверкая золотозубой улыбкой, как цыган на ярмарке. Между нами жужжит бензоколонка, Кёберляйн лыбится во весь рот и кивает нам, как будто он нам друг. С чего он так лыбится и чему радуется — это отец разъяснил нам раз и навсегда. Все семейство Кёберляйнов отличается исключительным «кёберляйнством», и у каждого из них это их свойство написано на лбу, чем бы они ни занимались, даже когда просто заправляют бензином их белую башню на колесах.
