Она пожала мою протянутую руку, затем перевернула ее ладонью вверх, словно гадалка. Она внимательно рассмотрела и даже потрогала мозоли на подушечках моих пальцев.
— И давно ты играешь, Перри?
— Простите, мэм?
— Давно играешь на гитаре? Твои пальцы… Мозоли, как у тех, кто давно играет. Я думаю, ты из них.
Я покраснел без видимой причины, потому что вроде бы краснеть-то было не из-за чего. Разве что из-за того, что она держала меня за руку и смотрела мне прямо в глаза. Но осознание того, что я краснею, заставило меня взять себя в руки.
— Да, пожалуй, с пятого класса.
— Я встречалась с парой гитаристов, когда училась в колледже. Можно даже сказать, прославилась этим в Оберлине.
Она улыбнулась, и я заметил, что губы у нее накрашены блеском в тон естественному цвету лица.
— Так ты хороший гитарист?
— В смысле?
— Хорошо играешь на гитаре?
— Я играю в группе, которая называется «Червь». Мы выступаем на днях в «У Монти» на авеню А.
Прежде чем я смог остановиться, я выпалил:
— Можете прийти и сами послушать.
— В смысле?
— Я включу вас в список приглашенных, — сказал я.
— Давненько я не бывала на авеню А.
Лифт звякнул, двери разъехались, и мы оказались в холле на первом этаже.
— А когда будет концерт?
— В воскресенье в десять вечера, но мы обычно начинаем немного позже.
Валери слегка подтолкнула меня плечом.
— Очень жаль. Я пробуду здесь всю ночь.
— Здесь, в офисе?
— Партнерам приходится работать до последнего пота, Перри.
Она подмигнула мне и посмотрела таким взглядом, который я не смог бы описать, да и не вполне понял.
— Спроси у своего отца.
Я вышел и остановился. Я смотрел ей вслед, как она пересекла мраморный холл, прошла мимо фонтана, стуча каблуками, и оказалась на улице. Сквозь стекло я видел, как она вышла на Третью авеню, и тут за спиной послышалось знакомое хихиканье.
— Этого винца тебе не пригубить, сынок.
Я обернулся и увидел Руфуса, шестидесятилетнего охранника. Он стоял за стойкой на входе. Работал он обычно с шести вечера до шести утра, четыре дня через четыре, и здание офиса было ему как дом родной.
— Эй, — сказал я, — что она там говорила о моем отце?
— Брось, сынок, зачем ты меня-то об этом спрашиваешь?
Он развернул перед собой газету «Таймс», так что теперь я мог видеть только его синюю фуражку.
— Я вообще ничего не слышал.
— Да брось, я серьезно, Руфус.
Газета немного опустилась, и теперь я смотрел ему в глаза, в очень наблюдательные глаза.
— Серьезно? Этот мир — смешное место, и чем дольше ты в нем живешь, тем смешнее он становится. Поверь, это правда.
