— Алло…
— Шота Олегович! — чуть не кричит трубка.
— Да, слушаю вас…
— Это Лена.
— Лена?
— Ну, собрание, помните…
— Собрание?
— Я еще печенье…
— Лена! Да, точно! У меня еще вся машина потом печеньем пахла! — радостно сообщаю я.
— Шота Олегович, нам нужно поговорить. Это срочно. Очень срочно.
— Правда? Давайте завтра, Лена…
— Нет.
Я даже растерялся. На мгновение.
— Я никуда не поеду, Лена. Если вам есть что сказать, приезжайте ко мне…
— Это касается Левина.
— Даже так…
— Даже. Адрес вы знаете. Приезжайте один. Я вам все расскажу…
Я вздрагиваю: Плетнев говорил то же самое. Тем же тоном.
— …при встрече. Будьте через час… пожалуйста.
Гудки отбоя. Я кладу трубку. Это Ленино «пожалуйста» так же вяжется с общим Лениным тоном, как плюшевый мишка с оружейным магазином. Но, похоже, она уверена, что приеду.
И нарастающая внутри злость на самого себя вернее всего указывает на то, что она права.
* * *
Я сижу в такси, а Москва уплывает мимо, куда-то назад.
Во мне плавно плещется коньяк. И мысль. Одна. Возможно, даже одно от другого зависит. В смысле, я бы и внимания на эту мысль не обратил и никогда бы себя на ней не поймал, если бы не коньяк.
Мысль эта странная, и в общем и целом мне совершенно не свойственная. Во всяком случае, я так до сегодняшнего дня думал.
Все мы ожидаем от себя определенных реакций в определенных ситуациях и очень бываем удивлены, если ожидаемое с действительным не совпадает. Очень это нас огорчает, потому что лишний раз показывает, что среди всего того немногого, что мы в этом мире знаем, нас нет. Ну нет. Не знаем мы себя. Вот жил ты, жил и считал себя человеком вполне честным, даже тайком гордился собой и другим втихаря в пример ставил, а тут возьми оно и сложись так, что украл. Вот украл, и все. Сам от себя не ожидал, ах ты ж черт дернул, бес попутал, кикимора нашептала, взял и украл.
И совесть не мучает. Должна бы, как предполагалось, мучить, ан нет, не мучает. Ну не мучает, и все, хоть тресни! Даже приятно на душе как-то… Вроде как умнее всех оказался.
Как многие из нас путают страх перед наказанием с добродетелью? Невозможность украсть — еще не честность. Мы убеждаем себя в собственной добродетели, но страх перед наказанием — еще не добродетель. И когда судьба пырнет наотмашь и истинная натура полезет из душевных прорех лежалыми, прелыми комьями, мы с ужасом и отвращением поймем, что вот это вот — тоже есть настоящие мы, и никакими моцартами этого уже не забросаешь. Вот она — природа человеческая, вся разом, да в négligé, а то и вовсе нагишом, развалилась на диванах, хохочет: что-то ты теперь делать станешь, человек, как-то заживешь, зная о себе
