Мать не сразу отпустила Абд ар-Рахмана. Она прижала к горячим губам его руки и долго не отпускала. Потом она попросила не уходить. Не пускать к ней Бусайну, которая притаилась в соседней комнате и, стоя за дверью, пыталась подслушать разговор брата с матерью. Но ей ничего не удалось услышать. Аиша молча смотрела на сына, словно прощалась. Лишь поздно ночью, когда Аиша задремала, он поспешил в аптеку. Пошел кратчайшим путем, через темные переулки, едва различая дорогу. Вокруг ни души. Тишина и темнота. Вдруг вспыхнул ручной фонарик, и грубый голос из темноты потребовал деньги. Перед ним был вор.
— Ты что молчишь! — крикнул он, протягивая руку с ножом. — Дай деньги, видишь, какой у меня нож?
Абд ар-Рахман протянул вору деньги и сказал, что эти пять фунтов нужны для покупки лекарства умирающей матери. В доме нет и пиастра, он идет в аптеку. Вор спрятал нож, протянул Абд ар-Рахману пять фунтов и предложил проводить его до аптеки, на случай, если встретится другой грабитель.
Они получили лекарство, и вор проводил Абд ар-Рахмана домой. Увидев умирающую, вор вынул из кармана десять фунтов и подал их Абд ар-Рахману.
— Я не оставлю тебя в такой беде, — сказал он и попросил разрешения остаться в доме до утра.
Аиша умерла на рассвете. Вор принял самое горячее участие в печальной церемонии. Он покинул дом Аиши после похорон. Уходя, он сказал Абд ар-Рахману, что считает себя его другом и всегда будет готов помочь в трудную минуту.
Вскоре аль-Хамиси получил извещение из деревни о смерти отца. Он так же, как и мать, долго болел, но ни разу не смог воспользоваться услугами врача. Это было недоступно бедному феллаху.
Печаль и одиночество обрушились на юношу, еще не узнавшего жизни, не постигшего радости светлых дней.
— Почему так много горя? — вопрошал он неведомое божество. Его скорбь вылилась в горестных стихах.
Я слышу голос матери моей.
Она ушла,
Порвав цепочку дней,
Звеном ее упав в траву забвенья.
Но эхом из-за белых облаков,
Как в детстве, очарованно-легко
Звучит напев, неся успокоенье.
Благослови!
Витай над нашим домом,
Звездою материнского тепла
Свети в пути опасном, незнакомом;
Я жизнь влачу, как тяжкие оковы,
Далеко от родимого угла.
Ненастье дни мои заволокло,
Убила боль истерзанную душу,
И звезды,
Что сияли мне в минувшем,
Осыпались, как битое стекло.
Где мать моя?
Где мой отец зарыт?
Куда исчезли дорогие лица?
Сад жизни облетел,
Но осень длится,
И даль пустыни вымершей страшит.
Доколе мне в песках ее брести?
