— Неужели коллежский асессор? — присвистнул Нарышкин.
— Советник, — поправил Левушка. — А что, не по зубам кус?
Левушка рассмеялся и громко, по-хозяйски постучал тростью в дверь номера.
Открыл дверь пожилой тучный лакей в богатой ливрее, наполовину состоявший, казалось, из лысины и огромных бакенбард, напыщенный и важный, как генерал-губернатор.
— Это мой Алексис! — сообщил Трещинский.
Алексис театрально поклонился, колыхнув развесистыми баками.
— Распорядись, голубчик, насчет обеда. Да, и чтобы эти канальи не вздумали подавать всякую chavogne, ты уж проследи.
— Что, Сережа, будешь пить?
— Водку, — коротко сообщил Нарышкин. По губам Алексиса пробежала едва заметная дрожь ухмылки.
— Конечно, как я мог позабыть! — широко улыбнулся Трещинский.
— Ну, входи, брат, не церемонься!
Номер, который снимал Левушка, оказался хорошо и со вкусом обставленными апартаментами, состоящими из трех не очень больших, однако довольно вместительных комнат. Здесь располагались удобные кресла, камин с экраном, украшенным затейливой китайской резьбой; под потолок вытянулось зеркало в массивной раме, имелась фисгармония, зелень в кадках, ковры, а на стенах картины а-ля Вернет. В книжном шкафу тускло поблескивали позолотой дорогих переплетов массивные фолианты. Стопки книг возвышались на полу у стен…
— Вот, это моя холостяцкая нора! — Левушка, помахивая рукой, указал на гостиную. — Обжиться толком не успел, извини, я ведь только недавно из Лондона. Кое-что даже не распаковал еще. К лету, надеюсь, сниму что-нибудь поприличнее. Пожалуй, что и женюсь, чем черт не шутит. Есть у меня на примете одна статс-дама…
— И почем же?
— Кто почем? — не совсем понял Трещинский.
— Почем хоромы твои, говорю? — Нарышкин кивнул в сторону фисгармонии.
— Радужную бумажку ассигнацией выкладывать приходится, с полуулыбкой вздохнул Левушка.
— Сто рублей? В месяц?
— В неделю!
— Ну да! — Нарышкин, в который раз присвистнул.
— И, кроме того, по три рубли за воду, — с деланным негодованием пожаловался Трещинский.
— Ай-яй-яй! Тогда непременно женись.
В глазах у Нарышкина заплясали злые искорки.
— А ты знаешь, ведь тут в десятом номере литератор Пушкин проживал, — сказал почему-то Левушка.
— Пушкин? — Нарышкин принялся разглядывать фикус. — Пушкин, это хорошо… А вот со мной в одном доме, Лева, на Мещанской улице жил купец Сила Тимофеевич Завынкин. В стихах он, правда, не силен был, зато на Пасху, говорят, мог за один присест съесть четверть пуда икры и выпить полведра пшеничной водки. Да только как-то раз поросенком молодым понатужился — кость в горле и застряла…Так он, раб божий, и помре, царствие ему небесное!
