Тиллингест посмотрел на него.
— Говорите, продолжайте… Я хочу слышать вас… Итак, вы честолюбивы?
Бам вскочил с места.
— Честолюбив? — воскликнул он. — Это словно не совсем и точно! Я хочу славы, хочу богатства, как безумный… я хочу ни что бы то ни стало занять свое место на этом пиру, где другие обжираются, в то время как я голодаю, как собака… Чем ниже стоит человек, тем выше он хочет подняться… Из глубины пропасти, где я нахожусь, я хочу достичь вершины… Вот так… И, не видя выхода, я часто хотел разбить себе голову о стены моей тюрьмы… Но я слишком слаб… не решился… И в эти минуты пью… дохожу до животного состояния… теряю облик человеческий… И вы со мной заговорили о миллионах! Со мной! О! Если только вы подшутили надо мной — то берегитесь… Как верно то, что я сын Майкла Гардвина, повешенного, — так же верно, что я задушу вас этими руками!
Бам был страшен. Лицо его сильно побледнело. Горящие глаза, отражали темные страсти обездоленного человека, сердце которого бьется лишь для зависти и ненависти…
— Хорошо! — холодно произнес Тиллингест. — Именно такой человек мне и нужен… Я не ошибся…
Затем, подозвав к себе Бама, он что-то говорил ему, но так тихо, что только его собеседник мог расслышать то, что предназначалось ему узнать.
Было одно мгновение, когда Бам вздрогнул как от удара электрического тока…
Когда он отошел, то был еще бледнее, чем прежде, но непреклонная воля озаряла его лицо.
— Вы поняли меня? — спросил Тиллингест.
— Да!
— Откройте эту дверь и позовите мою дочь.
Бам повиновался. Эффи вошла.
— Дочь моя, — сказал Тиллингест, — вложи свою руку в руку этого человека… Я обещал, умирая, оставить тебе двойное наследство: мужа и приданое… На рассвете священник соединит вас у моего смертного одра… Что же касается приданого, то оно находится в верных руках…
Бам поклонился и подал руку Эффи.
Она взяла за руку Бама.
Тиллингест, странно улыбаясь, откинул голову и закрыл глаза: он мог теперь спокойно ждать смерти…
Покинем великолепный Бродвей, красоты Центрального парка, памятники Пятой авеню, минуем монастырь Св. Сердца, больницу для глухонемых, парк, названный в честь натуралиста Одюбона…
Пред нами голая и сухая поляна.
В центре ее, окруженное несколькими тощими деревьями, стоит печальное, мрачное здание с высокими стенами из старого камня. Оно имеет вид бездыханного трупа, которого забыли предать земле. Именно так выглядит это сооружение.
Это Альм-Хауз — дом призрения бедных.
