Он шел, и город любезно раскрывал перед ним бесконечные новые виды, манил все дальше и дальше, в глубь изящных ансамблей, выставляя напоказ своеобразную, привлекающую своей новизной красоту.
За каждым углом он обнаруживал оригинальной планировки жилые массивы, зеленые скверы, маленькие площади, церкви необычной архитектуры, роскошные особняки, уютные кафе, магазины, рестораны и на первый взгляд не слишком занятные, но для этого города весьма характерные закоулки.
Он чуть не заблудился — запутался в схожих боковых улочках и переулках — и не сразу понял, в каком направлении надо идти, чтобы попасть на главный проспект.
Между высокими домами вдруг увидел тихий, ничем не примечательный скверик с купами каштанов, густые кроны которых бросали тень на скамейки возле чахлого, затоптанного газона.
Все скамейки были заняты. В стороне, в дальнем углу сквера, в песочнице на детской площадке весело щебетали дети.
Почувствовав внезапную усталость от яркого солнца и шумных улиц, он с наслаждением опустился на свободное место в тени.
Люди вокруг разговаривали, а он не разбирал ни слова, по жестикуляции стараясь хотя бы догадаться, о чем идет речь, но и это ему не удавалось.
Рядом с ним сел мужчина средних лет, с головы до ног одетый в черное, даже шляпа у него была черная, носовым платком он вытер пот с лица, но шляпу так и не снял. Потом вынул из портфеля бутерброды с салом и стал есть, с хрустом закусывая их зеленым перцем, да еще умудрялся при этом сопя читать газету, разложенную на коленях.
Напротив в глубокой тени играли в карты пожилые мужчины в рубашках да брюках с подтяжками, очевидно, пенсионеры. Они громко спорили, вокруг них сгрудились многочисленные болельщики и тоже что-то кричали друг другу.
Откуда-то со стороны Дуная порывами налетал сухой горячий ветер, он не освежал, а лишь увеличивал усталость.
По дорожке мимо скамейки проходили люди, наверное, возвращались с работы, откуда-нибудь с недалекой фабрики, и оставляли за собой обрывки слов.
Сосед по скамейке доел хлеб, догрыз перец и теперь сидел неподвижно, шляпы он так и не снял, газета лежала у него на коленях; но вот он начал клевать носом, голова то и дело падала на грудь, он резко вздрагивал, выпрямлялся, но вскоре все начиналось сначала.
— Арпад, Арпад! — настойчиво звал пронзительный женский голос около детской площадки. Но никто не откликался, и женщина кричала до хрипоты. Было два часа дня, по-видимому, она звала сына обедать.
