— Но ведь у вас свои интересы… свои знакомые…
— Конечно. Только это вовсе не значит, что я не могу пойти в театр.
— Вы бы наверняка нашли и более приятные развлечения…
— Это не развлечение, это работа.
— Ах, вот оно что, — сказал Бендл.
Какое-то время они шли молча.
На улице было все так же оживленно, как и до начала спектакля. Только неона, казалось, стало больше: вывески и указатели светили отовсюду и лезли прямо в глаза.
— Здесь вы перейдете улицу, а направо, совсем рядом, ваша гостиница, — вдруг остановившись, сказала она и подала ему руку. — А мне на трамвай.
— Я подожду вместе с вами.
— Зачем, не стоит…
— Мне все равно некуда спешить.
Напротив, на другой стороне улицы, светились широкие окна большого кафе, оттуда доносилась приглушенная музыка, видны были посетители у стойки бара. Временами музыка вырывалась из дверей и тут же тонула в уличном шуме.
— Жаль, что вы спешите, — как-то неуверенно проговорил он.
— Почему?
— Да-так… Можно было бы посидеть в кафе.
— В другой раз, — просто ответила она. — Наверняка такая возможность еще представится.
И вскочила в дребезжащий трамвай, который сразу же тронулся. Бендл еще увидел ее на площадке вагона, и ему показалось, что она помахала рукой.
Он сидел в кафе гостиницы за круглым столиком на двоих, пил лимонный сок, в котором плавали маленькие кусочки льда, и скучал. Спать не хотелось, усталости он не чувствовал — поболтать бы, да не с кем. В переполненном зале с обитыми плюшем креслами и диванчиками, с большими зеркалами на стенах каждый развлекался на свой вкус — в компании или вдвоем.
Стоило ему повнимательнее вглядеться в кого-нибудь из посетителей, как тут же начинало казаться, что все они — актеры на сцене и каждый старается как можно лучше сыграть порученную ему роль. Даже освещение было по-театральному приглушенным.
Большинство мужчин с напомаженными волосами, у всех черные брови, тонкие усики, выбритые до синевы гладкие лица, белоснежные воротнички и манжеты. Женщины нежные, романтичные, с печальными улыбками, утомленные бессонными ночами, оставившими у них под глазами темно-серые тени.
От нечего делать он принялся разглядывать, какая из этих женщин могла бы ему понравиться, но ничего достойного внимания для себя не находил. Все они напоминали ему отблески ночных огней на Дунае, что тускнеют под утро, исчезая с ранним рассветом.
А может, это казалось только, потому, что он не понимал их речи, то струившейся ручейком, то вдруг стремительно обрушивавшейся водопадом, то звучавшей как шум ночной улицы, ворвавшийся в открытые окна, — ведь он воспринимал лишь выразительные жесты, ничего другого, кроме этих жестов, самоуверенных, прочно усвоенных, говорящих о превосходстве, искушенности в жизни. Ему казалось, что все они заняты только собой, любуются своим умением удобно развалиться в кресле и каждое слово сопровождать движением руки, бровей, рта, наклоном головы или умиленным взглядом. А он сидел здесь между ними одинокий, неуверенный, разглядывая людей, пока не убедился, что все они спокойно проводят вечер и никого абсолютно не волнует его присутствие. Он был для них всего лишь посетитель, в силу каких-то обстоятельств обосновавшийся за этим столиком.
