Евгения Эдуардовна шепнула сначала только для Галочки: «Будут, будут», — а потом громко сказала:
— Колхозники прислали нам муку и молоко, поэтому тетя Тоня угостит нас сегодня пышками с кислым молоком.
Это сообщение привело всех в неописуемый восторг. Евгения Эдуардовна отпустила Галочку и стала пробиваться к Вове Милову: ради него она и зашла в группу.
Он один никак не прореагировал на сообщение об угощении. Это очень расстроило Евгению Эдуардовну. На сегодняшний день возлагались большие надежды: если сегодня Вова Милов примет участие в празднике — значит, в его настроении наступил перелом. А если нет, что тогда делать? Кажется, испробовали все…
Вова Милов на сегодняшний день был, пожалуй, единственным ребенком во всем детском доме, который все еще находился по ту сторону жизни вот уже год.
То, что сказал однажды этот пятилетний ребенок поздно ночью кубовщице тете Домне, а потом повторил неоднократно другим, всех потрясло, вышибло из колеи. Никто не знал, что сделать, чтобы истребить, сгладить, нейтрализовать потрясение маленького человека.
Это случилось поздно ночью, когда дети едва затихли. Но тишина была такой обманчивой и хрупкой — всегда казалось, что она вот-вот сломается, рассыплется. То вздох, то всхлипы, то шлепанье босых ног. Эти звуки, иногда явственные, иногда похожие на призрачные шорохи, всегда действовали на взрослых, как сигнал тревоги, который может прозвучать в любую минуту. И тогда тишина взорвется плачем и стенанием этих маленьких людей — им приснится сон, который выхватит из памяти тот страшный час нечеловеческого испытания, когда на твоих глазах умирает мама. И этот сон опять и опять потрясет детскую душу так, как в первый раз. И раздастся жуткий крик. Дети потом долго лежат с широко открытыми глазами. И не дай бог натолкнуться на этот взгляд. Не один седой волос прибавится в такую ночь у няни.
Вова Милов боялся закрывать глаза, потому что, как только он их закрывал, на него наваливалось что-то тяжелое и страшное, от чего, ему казалось, он не сможет никогда освободиться. И в эти мгновения сразу появлялась мама. Даже не она сама, а ощущение, что она где-то рядом. А где, он не мог понять, этот пятилетний человек. Он только чувствовал — за какой-то чертой, за какой-то стенкой, какой-то горкой, за какой-то речкой. И матери так же трудно дышать, как ему сейчас, потому что и на ее грудь навалилось что-то тяжелое, неподвижное и страшное. И мальчишка готов был карабкаться на какую угодно гору, прошибить лбом стенку, переплыть речку, чтобы сбросить с матери эту жуткую тяжесть.
