— Ввязался в одну заваруху, сугубо итальянскую.
— Значит, затею с журналом он оставил?
— Увы, там, знаете, в Женеве трудно собрать людей. Он, по-моему, бился месяца три, но ничего не вышло.
— И решил уехать в Италию?
— До этого он еще помогал сербам против турок.
— Вот как. А я ничего и не знала.
— Никто ничего не знал. Он же все делает на свой риск. А без дела ему не сидится. В Италии его арестовали.
— В чем же его обвиняют?
— В попытке свержения пьемонтского короля. А за это по итальянским законам полагается смертная казнь.
— Вы точно знаете?
— Совершенно точно. Его считают одним из зачинщиков.
— Зачем он туда поехал! Неужели не мог подождать? Ведь у нас все опять скоро начнется.
— Ждать не так просто.
— Да, ждать не просто, — повторила Соня.
* * *
Это была обыкновенная тюрьма на окраине города, с грязной камерой и тюремной вонью.
Где-то рядом сверкал под лазурным небом Неаполитанский залив, вставал над ним амфитеатр живописных домов, Везувий благодушно выпускал струйку дыма. По цветущим улицам двигалась нарядная толпа. За дощатыми шторами, оберегавшими неаполитанцев от палящего солнца, раздавались голоса и музыка… А за кирпичными стенами и крохотными окошками тянулись бессолнечные тюремные дни.
Один раз в день выводили гулять в тюремный дворик. Винченцо и Энрико забирали еще на допросы. Сергея не трогали: языка он не знал. То есть не желал объясняться с жандармами и не докладывал им, что каждый день изучает итальянский.
Сергей всерьез пленился итальянским языком. А лучших учителей, чем Энрико и Винченцо, он не нашел бы и на воле.
Энрико знал наизусть много итальянских стихов. Он учил Сергея языку на классических примерах. Винченцо, несмотря на свою молодость, исколесил в поисках работы всю центральную и южную Италию. Его речь была грубоватой, но живописной и выразительной.
Нет, время даром не проходило. Сергей становился богаче и не задумывался о том, куда потом денет свое новое богатство.
Русских книг у него не было. Последняя, которую он Держал перед отъездом в Италию, была его собственная «Сказка о копейке».
Ее отпечатали в вольной типографии, и он первый раз видел напечатанным свое произведение. Это было так странно. Странно и приятно. Слова и предложения, придуманные им и записанные когда-то пером на бумаге, выглядели совершенно иначе, когда их напечатали. Они даже вели себя иначе.
Те, написанные рукой, слова были понятными, послушными, их написали, поставили на свое место, и они были довольны. А печатные слова сразу, как только он их стал читать, задергались, запротестовали. Он с ужасом увидел, что им в самом деле не по себе. То они толпились, как мужики на Сенной площади в Петербурге, толкали друг друга, мешали друг другу, то плелись вразвалку, поодиночке, как пьяные.
