– Слушайте, у меня идея! – весело перебил я ее громоздкий и тупой монолог. – А позовите Платона Беседина, а? Он вон и к Соловьеву часто ходит, скоро вообще собственную передачу в Крыму откроет, а? Расскажите ему все то, что рассказали мне – это классно, правда! Реально, меня очень впечатлило. Он точно придет!
– Сергеев, вы же полное го… – я не дал ей договорить, отключившись.
Ты уже одетая и злая стояла в коридоре, глядя на меня огненно:
– Ты понимаешь, что у меня сегодня руководство из Германии приехало? Меня оштрафуют! Богатый сильно?! Кто звонил?!
– Не истери, прошу. Платон Беседин звонил. Привет тебе передавал. Поцелуй ее, говорит, в холмик Венеры от меня…
– Так ты… ржать только и можешь…
Ты иногда умела ругаться не очень грубо.
А вообще ты умела быть нежной. И именно какой-то особой нежностью. Ты выставляла раскрытую ладошку вперед и ставила на нее два согнутых пальчика, показывая тем самым, что всем своим существом стоишь передо мной на коленях. Это шло в тебе изнутри, из самых глубин. Ты называла себя атеисткой, но вот так, через любовь ко мне, через эту особую нежность, проявлялось в тебе бездонное ощущение чего-то такого, что неизмеримо выше и больше тебя и меня.
Твои глаза в эти моменты наполнялись каким-то сладостным умилением, всеобъемлющим чувством, странной радостной печалью. Светка так тоже умела. И сейчас, когда прошло уже больше четырех лет, я понимаю, что самое страшное предательство совершил именно к этому ее умению: к беззащитности, к открытости, к распахнутым внутрь всего сущего глазам. В такие моменты я видел в тебе, в твоих глазах, Светкину душу. Мне было стыдно смотреть на тебя, словно уже и ты сама мной предана. А ты все смотрела, смотрела с этой своей ладошкой и пальчиками, словно что-то выискивала в лице моем, будто что-то неуловимое пыталась схватить, остановить, распознать. В эти самые минуты мне даже странно бывало, что между нами есть какой-то там секс, что мы вообще прикасаемся друг к другу. Этот взгляд и идущая от него энергия… этот взгляд исключал что-либо другое. Он и только он заполнял нашу жизнь целиком. Я смотрел на тебя и не верил, я смеялся от самой мысли, что у тебя могли быть мужчины до меня. Это были не мужчины, а какие-то досадные ошибки, словно «жи-ши», написанное с жирной и корявой «Ы». Ничего и никого не могло быть рядом с этим взглядом. Он отказался бы смотреть на что-то, кроме моих глаз, которые, как небесный приемник, впитывали в себя все это карее безмолвие, распахнутую тишину.
