– Я все равно сейчас быстро. Похмельный секс – он такой…
Ты рассмеялась, развалилась в кресле, демонстрируя розовые трусы, словно пьяный порочный манекен в магазине женского белья. Ты сказала, что за две тысячи даже майку не снимешь. Я предложил три. Три тысячи за короткий похмельный секс. Я напомнил, что пять баклажек стоят гораздо дешевле… Зря я это сделал. Ты встрепенулась, вся как-то выгнулась, нехорошо дернула носом.
Розовые трусы манили.
Ты презрительно растягивала слова:
– Меньше двадцатки – не дам. Можешь бежать к своей киске, там все бесплатно. Зачем тебе я? Вперед. Шуруй.
Сказал, что даю пять тысяч. Родная и любимая не даст своему мужчине за пять тысяч? Где это слыхано? Это прецедент! Скандал! Шумиха!
Закричал: отдам все, что есть у меня дома, – семь тысяч. Семь тысяч за секс с будущей женой.
Ты молчала. Я повторял и повторял – семь, семь, семь тысяч.
Ты перебила:
– И потом месяц ко мне не подходишь, понял?
– Поня-я-я-я-я-я-я-л-л-л!
– Да убери ты руки! Ручищи тянет свои. Дай в туалет сходить…
Ты не захотела идти со мной в клуб на двух поэтесс – на Белку и Стрелку. Они всегда читали только вдвоем – по очереди и на два голоса.
На самом деле это были две томные длинноножки, с хорошенькими чертами и очертаниями. Никто не знал, хороши ли их стихи. До таких мыслей и разговоров не доходило. Все останавливалось на чертах и очертаниях.
Ты сказала, что не пойдешь на этих двух мандесс, к тому же в зале наверняка накурено, и Бастрыкин пьет литр за литром пиво, а это тебя выводит. Я сказал, что Бастрыкин не пойдет, что у него свидание, но ты не соглашалась все равно, ты краснела и кашляла, рассматривая что-то в подгоревшем омлете. Полотенце-обмотка с головы твоей все время сползало, и ты с раздражением его поправляла.
Я спокойно пил чай и говорил, что схожу один, ничего. Послушаю поэтесс и приду. Ты стала расспрашивать меня, а чего я там не слышал – ведь не Цветаева же с Ахматовой выступают, а всего лишь две мрачные шлюхи, носящие к тому же собачьи клички. Ты вертела омлет туда-сюда, с боку на бок и искренне не могла понять – как это женщины могут взять себе собачьи клички. Тебя не впечатлил мой ответ, что те собаки были героинями. Ты сказала, что и поэзия у них наверняка тоже собачья и в зале одни кобели будут сидеть. Я сделал небольшую ремарку: многие из кобелей будут со своими сучками, дабы не высовывать длинные языки на Белку и Стрелку. То есть я намекнул тебе, что лучше бы тебе пойти со мной. Но ты мяла омлет с ненавистью, будто его приготовили Белка со Стрелкой в четыре руки, читая при этом свои собачьи стихи. И громко дышала. И глаз у тебя стал как у воблы, как всегда в моменты душевной яичницы.
