Между тем такое мое состояние тревожило родителей. Раз я услышал, как отец с беспокойством сказал матери: «Мальчик бездельничает… стихи перестал писать!» Мать молчала, но чувствовалось, что она своим материнским сердцем догадывалась, что происходило со мной!
Отныне я стал прятать от родителей свою тетрадь со стихами, — в них загорелись огни другого, нового мира, в котором царила моя ясновельможная пани… Так пролетели мое детство и отрочество, в причудливом сочетании быта и грез, снов и яви. Постепенно в душу мою закралось незнакомое тягостное чувство. Я стал замечать пронзительный контраст между жизнью, окружавшей меня, и нашими традициями с их извечной еврейской грустью… Дробный стук осенних дождей, грязь на улицах, пахнувшие древностью книги в синагоге, — как тревожно сжималось сердце, наполняясь тоскливым смятением!..
* * *
Совсем близко от наших мест бушевала война. Каждый день через наш городок проходили сотни солдат, пеших и конных, раненых и пленных, катились вагоны, пушки… К тому времени я стал повзрослевшим детиной с раздавшимися плечами. Мать моя совсем извелась, с ужасом думая о том, что меня могут призвать в армию… И вот однажды, в хмурый зимний день, когда мы всей семьей сидели за столом и пили чай, в нашу комнату вбежал сосед, Ханан Фишер. Лицо его было перекошено, и он не своим голосом заорал: «Революция!»
Вот так-то, покуда мы пили чай, свершилась революция, царя свергли, к нам явились Свобода, Равенство, Братство!..
Еврейский городок встрепенулся, загудел, и в одно мгновение, откуда ни возьмись, одна за другой, возникло множество разных политических партий и групп. Теперь, оглядываясь назад, я понимаю, что это были последние конвульсии уходившей жизни, когда в один нелепый узел завязывались стремительно рождавшиеся партийные группировки, каждая со своей программой: «Алгемейне Сионистн», «Бунд»[22], «Поалей Сион», «Фолкистн»… Каждая со своими вождями и вдохновенными болтунами… Овации, флаги, песни!.. А Ицхак Мельцер, руководитель местного «Бунда»! Если бы вы видели, как легко он взлетал на трибуну, переполненный чувствами, вещал перед разинувшими рты слушателями о пролетариате, о еврейской автономии… А пока он говорил, захлебываясь от восторга, на трибуну рвался еще один — аптекарь и активист Израиль Хейфец. Какой же это был великий мастер говорить и убеждать евреев, что они, евреи, вообще никакие не сионисты[23], и, если хотите, даже не бундовцы, а сторонники «Фолкистн»!..
