— Там написано, Георгий Александров, но зовут все Гошо.
— Хорошо, Гошо, приноси заявление, диплом и все, что полагается, а мы подумаем, посмотрим. И не забывай, куда идешь, это я тебе третий раз говорю.
— Да, — прошептал Гошо. — А рекомендация у вас останется?
Сергиев протянул ему письмо.
— Нет, письмо не нужно. Докторов большой человек, но в облаках витает. А тебе надо на земле стоять, на земле, хоть ты и отличник. Ну пока.
Гошо сказал «до свидания», слегка прищелкнув каблуками, и только когда осторожно закрыл дверь, начал постепенно приходить в себя. На остановке в ожидании автобуса он ни с того ни с сего разговорился с двумя местными, совсем деревенскими на вид, о городке, о комплексе и даже о Сергиеве и Мишо.
Целых три дня он не мог ни на что решиться, хотя знал, что с каждым днем число кандидатов у Сергиева растет и ничего странного, если их стало теперь, может, уже пять, не считая его самого. Две ночи он почти не спал, а когда засыпал, его преследовали тяжелые сны; мать обращалась с ним заботливо, как с больным, хотя больной была она и именно из-за нее он вынужден теперь решиться на такой унизительный шаг, а что шаг унизительный — так это яснее ясного: ведь снова придется стучаться в обитую дверь Сергиева, а надо, потому что комплекс рядом с Софией, хотя в любом другом месте его приняли бы с распростертыми объятиями. Он старался подавить свои колебания, и они отступали, но снова возвращались, решимость сменялась изматывавшими его сомнениями. Посоветоваться бы с кем… Он отыскал двух близких институтских приятелей, встретился за рюмкой водки сначала с одним, потом с другим и, пересиливая смущение, попросил совета: как бы они поступили… Оба были единодушны: надо — значит, надо, удивляться нечему, так принято, все так делают, не будь телком наивным, счастье раз в жизни выпадает. К профессору он не решился пойти, хотя верил ему больше, чем кому бы то ни было. Это тебе не Сергиев с его спортивной выправкой. Докторов внешне на отшельника похож, и взгляд мутных, старческих глаз отшельнический; многое он видел, передумал, переоценил, многое познал, но одному не научился — ходить по земле, а не витать в облаках. Да, не решился он посоветоваться с профессором, потому что был уверен: профессор поймет не только его душевный протест, но и нечистоту его помыслов — ведь была в них и эта сторона. А мать… мать, сострадая ему, сказала, однако, в первый же день: придется пойти на это, вот был бы жив отец…
