И прежде чем машина снова тяжело рухнет в реку, я успеваю увидеть полутемную прихожую и вешалку, на которой висит ее пальто — значит, она пришла! — и мне становится хорошо. Она бежит к трамваю, вскакивает на подножку и оборачивается, чтобы махнуть рукой, и хочет что-то сказать мне взглядом, но она так устала от нашей бессонной ночи, что лишь улыбается, а трамвай уносит ее в просторы раннего утра… Ресторан пахнет болгарским рестораном первой категории в одиннадцать вечера. Глаза щиплет дым. Если надоест, сразу скажи, говорит она, мне не надоедает, говорю я, люблю тебя… Знаешь что, отвечает она, не говори мне этого слишком часто…
Где это все, почему этого нет, почему этого так нелепо нет?
Чего я достиг и чего еще не достиг? Что значит достичь чего-то и вмещается ли то, что я потерял, в рамки достигнутого и недостигнутого? Мне казалось, что рано иметь жену и ребенка, потому что я пока ничего не достиг в жизни. Я боялся, как бы они не помешали мне — а в чем? Сейчас все достигнуто — я получил ученую степень, студентки шепчутся, стреляя в меня глазками, когда я прохожу мимо по коридору. Как жадно я ждал, чтобы обо мне заговорили чужие, незнакомые люди. Да, все свершилось, все достигнуто. А ее нет… Былинка рассекает пополам солнце, теряется в ослепительном шаре. Я закрываю глаза. Она устало прижимается ко мне и, как всегда, не спрашивает, почему я грустный и о чем молчу. Наверху мои родители разговаривают о чем-то своем. Новая просторная квартира, гараж, троллейбусная остановка рядом, на соседней улице. Машина застрахована, она сейчас стоит внизу, у подножия скалы. От дома меня отделяет сотня шагов — столько, сколько нужно, чтобы спуститься по выдолбленным в камне ступеням и сесть за руль. Я лежу здесь и вижу: все уместилось в одной пригоршне. Как мало. Я с нетерпением ждал, когда достигну чего-то, чтобы порадоваться, а сейчас вот лежу здесь и знаю, что ничего нельзя достичь окончательно. Радость — только в нетерпении на пути к этому. В жизни не может быть одной-единственной цели, я знаю это, но это знание не повернет время вспять, и вдруг с пронзительной горечью я думаю: в мудрости есть что-то нелепое…
Если встать сейчас, и посмотреть в небо, и сорваться с высокой скалы, все равно не встретишься с ней. Просто не вернешься по той тропинке, которая привела тебя сюда. Впрочем, если это сделать, то разве только ради последних секунд самоанализа. Маленький эгоистичный жест перед самим собой, ограниченный сотней метров, которые отделяют тебя от подножия скалы, поросшей редкой травой. Я знаю и это. Обо мне, конечно, поговорят, покопаются в мелких подробностях моей жизни, которые уже не будут моими, потому что уже не будет меня самого. Я лежу на скале и вижу все это так ясно, как вижу собственные ладони, как вижу тонкую былинку на фоне синего неба, и мне вдруг становится смешно. Я научился читать свое прошлое — и отвечаю себе на многое, что тяготело надо мной. Я сумел овладеть им. Может быть, поэтому каждый мой новый день проходит спокойно, уверенно, просто… И пока я думаю об этом, в сознании вдруг снова проносится холодное дуновение — мысль о том, что я пытаюсь сделать близкими, своими банальные и многократно повторенные истины, потому что от безмерного чувства вины оберегают меня элегические размышления и печальная мудрость, потому что ведь лучше наблюдать со стороны, как ты несчастен. Да, конечно: ты — в центре, а все остальное — мимо тебя, около тебя… Кроме простой истины, что ее уже нет…
