Дни, что нас сближают | страница 22
— Убирайся прочь, цыган вонючий! — верещала ведьма и снова пыталась стегануть его, но он увертывался, и прут хлестал по львиным гривам.
Однажды ведьмы в саду не оказалось, и белая девочка подошла к железным воротам. Она была так близко, что Иван протянул руку и хотел погладить ее, но она сердито отпрянула назад:
— Ты цыган!
Иван будто проснулся от светлого сна и как можно более взрослым голосом ответил:
— Нет, я не цыган!
— А почему же ты такой черный?
— А я из Гарвановых…[1]
— А, так ты ворон, ворон!..
Оба рассмеялись и смеялись долго, пока с балкона не увидала их ведьма и не выскочила в сад. Она снова схватила неведомо откуда взявшийся гибкий прут, но белая девочка остановила ее:
— Он не цыган! Ты обманула меня!
— Это кто же тебе сказал, Радка?
— Он! Он — ворон! — И Радка засмеялась.
Вскоре ведьма умерла, вместо нее появилась старая злая гувернантка, она тоже все мешала Ивану погладить русую косичку белой девочки.
В тяжком знойном мареве карьеров, на сухих полевых ветрах, под злыми языками зимних морозов парень рос высоким и гибким, тяжелые камни вытянули его руки, сделали их крепкими и неуклюжими, согнули спину. Иван уже давно знал силу львов возле железных ворот Куновских, но все ему мечталось погладить белый мир Рады. Годы не прошли и мимо нее, и однажды осенью она уехала в город учиться.
Каменотесам Иван нравился — он был старательным и молчаливым, и каждый готов был взять его себе в пару. Понравился он и мастеру Цветану, тот взялся ему в каменоломне подсоблять и ремеслу учить.
Цветан был человек без роду-племени — куда ветер дунет, туда он и покатится, что заработает, то и пропьет. В Росново он пришел весной, забрел в корчму и уселся на свой плетенный из ломоноса сундучок. Потом вышел и громко объявил крестьянам:
— Я мастер Цветан! Дома строю — легкие, как голуби!
Некрасивый он был — низенький, худой, с щербатым ртом и плешью на голове, вот крестьяне и не поверили ему и засмеялись в ответ. А как взялся Цветан за работу — понравился всем.
Иван любил мастера — под его долотом камень дышал, как живой. Когда он, бывало, кончал строить какой-нибудь дом и хозяйка звала на угощение, Цветан любил приговаривать: «Вот камень, что ни говори, да и тот душу имеет». И брал большой камень, становился перед ним на колени и начинал обстукивать его со всех сторон долотом. Потом будто стирал с лица следы вечного похмелья, руки у него переставали дрожать, а в глазах, казалось, проглядывала сиротливая душа его. Он выпрямлялся, гордо оглядывался на Ивана, на растерянных хозяев нового дома и легким своим молотком ударял по большому камню. И разрезал его надвое — как режут брынзу.