Трамвай только хвост показал, пошли потихоньку до следующей остановки, скоро не дождешься, теперь вся жизнь замедлилась, кроме военной.
— Ма, а как ты за папу вышла замуж?
— По расчету.
Расчет и мама… просто не вяжется. А мама улыбнулась:
— Все рассчитала: жених старше меня, не пьет, добрый, из себя видный, женат не был. И очень полюбился он мне, образованный, а выбрал простушку. О себе ничего не скрыла: бездетная вдова, болею сердцем. Одно душе спасение — книги. Заслужу, говорит, ваше доверие. Зажили ладно, а тут ты родилась, как награда.
Папа очень хотел видеть тебя юристом.
Их нагнал пустой трамвай, мама помахала, и он притормозил.
— Спасибо, — улыбнулась мама вожатому.
Они ехали по Москве, Аля смотрела, не видя, думала о Пашке, об убиенном Павле. И гнала от себя страшную мысль: кто еще?
— Вчера керосин был, девушка, — сказала старая продавщица, которую Аля знала с тех пор, как стала бегать в эту лавку.
— А завтра будет?
— Должны подвезти, если не разбомбят нефтебазу.
— И когда война кончится…
— Никогда. Так и будет, в одном месте затихнет, в другом возьмется. А все мужики! Неймется им, все им мало, захапистые.
— Так наши же не хотели воевать, мир заключили с немцами, — возразила Аля.
— Так то наши. Бабы должны править в странах, они знают, каково родить, разве ж своих детей убивать позволят? Так?
Аля пожала плечами.
— Может быть…
— Точно, точно. Ну, приходи завтра.
Выйдя, Аля встала, посмотрела в даль Малой Никитской, потом на высокий забор, вздохнула, вспомнив, как она с ребятами подстерегала Горького. Он тогда жил за этим забором, и тишина там была такая же, как теперь. В один такой день «дежурства» их здесь, под забором, отыскал дед Коля. Узнав, что им тут надо, скомандовал:
— Марш домой! Не писателя Горького надо смотреть, а его пьесы да книги читать.
С того дня они сдвинулись с «Челкаша», читали Горького с интересом. И повезло, попали во МХАТ, посмотрели «На дне». Ходили удивленные, словно сделали открытие. Вот так люди жили? И такие? Горька сейчас же стал артистом, несколько дней кряду говорил, как Барон, жестикулировал. А Алексея Максимовича они так и не увидели, в тот же год он умер. Было это летом, всей ватагой они сидели на Тверском, вокруг зелень, солнце, а им бы лучше ненастье, Максим Горький оказался их первой общей утратой.
— Сколько бы он еще написал?.. — сказала Натка.
— Нисколько, он же старый, — возразил Пашка.
И заспорили, до скольких лет пишут люди книги. Никто не знал.
