Голос умолк, а люди все стояли. Потом медленно стали расходиться, сосредоточенно-молчаливые. Сразу к станкам.
Закончив смену и быстренько ополоснувшись в душе, Аля заторопилась к трамваю-челночку. Рядом шла тетя Даша, вздрагивая широкими плечами от сдерживаемых всхлипов:
— Я вся ровно занемевшая ходила, а тут душа сдвинулась. Сталин-то помощи ждет от народа. От кого же еще? Да и то, навалимся! Силища-то какая…
К остановке челночка подошли наладчики, поджарый беловолосый Дима и миловидный кудряш Валька.
— Ну, дорогуши расхорошие, плачем? И помогает? А я вот ни-ни, воды в организме не хватает, худющий, одни мослы, — поглядывал Дима озабоченно на лица женщин.
— Как не пустить слезу, сестрами назвали, — усмехнулся Валька и толкнул Диму локтем: — И ты размяк? В военкомат намылился?
— Я туда двадцать раз мылился, уже весь в пене.
— Много насчитал, всего-то третье июля сегодня. Иль по два раза в день бегал?
— По сколько смог. Уж ты-то не побежишь.
— Моя кудрявая головушка нужнее на заводе, спец я, — ухмылялся Валька. — И опять же чего у судьбы пулю выпрашивать? Дурака из себя не строю. Эй, Мухин, подкатись к нам, скажи веское слово про речь вождя.
— Чего болтать, делать надо… в трубу тех фашистов, — буркнул Мухин, поглядывая в сторону все не идущего трамвайчика.
— А все же, для ясности? — не отлипал Валька.
— Тебе, болтушку, неясно? Сбегай в НКВД, там распронаяснят… в трубу тебя.
— И пошутить нельзя. Я ж твоим мнением интересуюсь, а не НКВД… — С полного лица Вальки медленно сползла улыбка.
А тетя Даша уже всхлипывала о своем:
— Тайка бы уцелела, слезинка моя горькая… Надо ж было к Черному морю укатить, сестра у меня там на земле живет, колхозный виноград ростит, на него и польстилась моя дочушка, а ей семнадцать, вот как Алевтинке. Молодая, лишь бы загудеть на новое место.
— Вернется твоя слеза, найдется, теть Даш, — погладил ее по плечу Дима.
— Желанным ты жене подарком будешь. Только бы хорошая попалась.
— Выберу самую наилучшую, даю торжественное обещание, — и между его тонких губ мелькнула в улыбке белейшая полоска зубов.
— Такой неулыба, да расцвел? Не иначе уже наметил свою судьбу, — с интересом поглядела в его худое лицо тетя Даша.
— Обязательно. Пора, мне уже двадцать пять. На фронт уйду — невеста ждать будет, а так воевать скучно, без никого-то.
Ехали в челночке, одиноком вагончике, снующем между заводом и основными трамвайными путями. Из переулка, уже почти на Крестьянской заставе, твердым строем вышла колонна солдат, врезаясь в воздух только что появившейся песней:
