А для Мировича и это недоступно. Пускают его в театр за большие деньги только на старые, заигранные спектакли. А вот попасть на премьеру, когда в театре бывает сама императрица со всей столичной знатью, и мечтать нечего.
Потом, на допросах, он совершенно серьезно назовет эту обиду одной, из основных причин, побудивших его к заговору:
«Во-первых, несвободный везде в высочайшем дворе, в тех комнатах, где ея императорское величество присутствовать изволит и в кои только штаб-офицерского ранга люди допускаются, впуск; во-вторых, в тех операх, в которых ея императорское величество сама присутствовать изволила, равномерно ж допущаем не был…»
— с канцелярским косноязычием, уже впитавшимся в кровь, запишут его показания протоколисты.
В операх и маскерадах как-то знакомится Мирович с неким «князем из грузин» Чефаридзевым, потом он его увидит в канцелярии Теплова, придя туда с очередным прошением и получив очередной унизительный отказ. Они еще встретятся позже при обстоятельствах весьма примечательных…
Где же достать денег? Как разбогатеть? Пробился Мирович к своему земляку, графу Кириллу Разумовскому, прося содействия или хотя бы умного отеческого совета… Тот, похохатывая, сказал:
— Чудак, ты, братец! Разве мертвого из гроба ворочают? Ты человек молодой, сам себе дорогу прокладывай. Смотри, как другие действуют. Хватай фортуну за чуб — и станешь таким же паном.
Ах как неосторожно пошутил сиятельнейший граф! Припомнит ему Мирович сей игривый совет…
Тоскуя в похмелье в своей комнатенке, Василий Яковлевич изливает душу в наивных «виршах». Их он, вместе с описаниями снов, какие видел, наспех записывает в календаре, а то и просто где попало: на подвернувшемся лоскутке бумаги, на конверте от старого письма, на полях чужой книжки. Чудом они сохранились, благодаря аккуратности дотошных судейских канцеляристов:
Голова ль ты, моя головушка,
Скоростижская голова веселая,
Голова со временем забавная и голова неглупая,
И на худую шебалу непроменная!
Не сон мою головушку клонит, не дремота,
Валит меня печаль к сырой земле…
Впрочем, иногда он бывает настроен весьма самокритично: «О проклятое мотовство, до чего ты меня доводило? Чрез то и природное счастье мое меня талантом не одарило…»
Такое его невысокое мнение о своих талантах вполне подтверждает другой «стишок», как его пренебрежительно назвал сам Мирович:
А кто рожден честными родами,
Тот самопроизвольно стремится
Вскоре получить смерть за то,
Что он не владеет предковыми городами.
