Щелкнул фотоаппарат.
— Думаю, отличный кадр получится, — сказал Рома.
Чердак опустел: ни одной птицы. Перья планировали на пол, золотистая пыль медленно оседала. Хотелось скорее покинуть это место. Рома сказал: да, уже пора. Но перед тем как уйти, Рома предложил спуститься в подвал, где местные жители хранят свои варенья; очень хочется на них посмотреть и сфотографировать. Я сказал: давай как-нибудь потом. Не было никакого желания лезть в сырую тьму. Но Роме обязательно хотелось сделать несколько кадров напоследок; он не мог уйти так просто. Возможно, это будут самые лучшие его кадры: он поместит их в фотобанк, и они принесут ему деньги и славу. Мы спустились на первый этаж. Дверь в подвал была заперта на шпингалет. Рома попытался отодвинуть его, но шпингалет попросту остался у него в руке; на пол посыпалась гнилая стружка. Дверь со скрипом отворилась, изнутри пахнуло холодом. За порогом сразу начинался узкий коридор. Покачивалась разбитая лампочка на проводе. Мы еле втиснулись в ограниченное пространство. Не понимаю, как местные жители ходили по этому коридору с вещами. К тому же сейчас коридор весь был затянут паутиной. Мы разгребали ее руками, ругаясь и отплевываясь: будто плывешь в грязно-белой воде. Наконец коридор вывел нас в небольшую комнату с кучей деревянных полок вдоль стен. На полках стояли трехлитровые банки: компоты, варенья, соленья с пыльными крышками. Рома посветил фонариком: слушай, да тут все свежее почти. По крайней мере не выглядит пропавшим. Почему никто ничего не украл?
Я пожал плечами. Нас привлекла радиола на одной из полок. Рома попробовал ее приподнять: может, получится утащить с собой, но быстро отказался от этой идеи. На другой полке лежала гитара; она выглядела целой, правда, без струн. На полу валялся старинный кожаный чемодан, весь серый от въевшейся грязи. Запах, древняя пыль, деревянные полки, сколоченные из подручного материала, — все это напоминало подвал из моего детства в Новочеркасске: место, где живет Фантомас. Помню, меня передернуло от воспоминания. Но оно же придало здоровой злости. Я сказал себе: чепуха. Здесь нет никого, кроме нас.
— Посвети на радиолу, — попросил Рома. — Я сфокусируюсь.
Что-то стояло совсем рядом, в темноте. Стояло и смотрело на меня: я чувствовал. Но я не стал поворачивать голову, чтоб убедиться; я молча светил фонариком на древнюю радиолу в деревянном корпусе. Рома сделал несколько снимков, потрогал гитару, чихнул от попавшей в нос паутины, хотел уже уйти, но сделал еще один снимок напоследок, вдруг это будет то самое фото, которое принесет ему успех, потом сказал: давай и гитару щелкнем, есть в ней что-то печальное, я сказал «давай», и мы щелкнули гитару, потом еще что-то, и еще, а потом развернулись и стали протискиваться по коридору обратно. Я нарочно шел последним: надо доказать самому себе, что никого, кроме нас, здесь нет. Что нечего тут бояться. Что это только мои фантазии. Казалось, кто-то вот-вот вцепится мне в спину. Пот стекал по спине. Никто, конечно, не вцепился. Когда мы вышли на свет, я вздохнул с облегчением и некоторой досадой: разве можно верить во всю эту чепуху? Кроме нас с Ромой и толстого рыжего кота, во всем здании никого нет.
