Ох, да что ж это такое?..
Ну, праздновать, конечно, праздновать! Добрые люди… Как за этих людей молиться!.. сказали: "Ваших простят". Господи!.. Только их одних и простили. Как их не простить? Вот они, поглядеть на них — хороши, умницы. Разве они могут быть виноваты? Вот это и разобрали. Так как же не праздновать? Дом убирали, как на светлое воскресение. И спешили же; вдруг все поднялось. На последние гроши, не считая: положить все, что есть — и только! Ведь больше этой радости быть не может. Что на завтра останется?.. Да бог милостив: уж если он это дал, их воротил, он ли не пошлет… да что хочет, то и посылает!.. Не знали, к чему руки приложить, заметались. Все понемногу, порознь, припоминалось, что нужно то то, то другое… Вернее, не припоминалось, а в этой радостной горячке, в этом приливе счастья, к старикам прихлынула струя молодости, удали, чего-то такого до того страстного, что могло выразиться даже не по-детски — смехом, а по-юношески — кутежом. Все приготовлялось, и все придумывалось, что бы еще? И это еще бедное, дешевое, эта "првданая" скатерть, береженая в сундуке, в приданое той красавице, покойнице… вот была бы рада, милая, как канареечка бы тут порхала!.. все это дешевое, старое, бедное и заветное, это все та же радость, разлитая вдобавок к слезам, к объятиям, к молитве, радость, для которой слов нет. Да и что говорить? Вот они, их больше не отнимут. И ласка подчас может быть лишняя: тревожит, напоминает; пусть они и сами позабудутся, успокоятся.
Пили и чокались настоящим шампанским. Андрей Иваныч для этого заложил серебряную табакерку и еще разное этому самому отставному гостю: у него касса. Обнимались, шумели; много пили.
— Нет, нет, Оленька, допивайте, — кричал Всеволод и, наливая кузине, плеснул на платье тетке. — Виноват! Ничего, хорошая примета!
Тетка была не совсем довольна, но смеялась, отряхиваясь.
— Ах, ты, ловкий кавалер! осторожный!
— Не осторожный, тетя, а острожный!
Все захохотали.
— Сочтите, когда я шелковое платье видел?
— Ах, правда, мой милый, правда!
— Только вот сегодня госпожа там была одна, — сказал гостю дядя, понижая голос, — с крыльца, я видел, ее сводили. Туда была допущена; значит, не из нашего брата… Андрей Иваныч, помнишь? Барыню-то? Не разглядел я, с гербом карета или нет. И кто такая…
— Допущена была? — переспросил гость.
— Да; все время там была.
— Кто же это?
— Не знаю… Да что ж мы! это вот сейчас… Всеволод, оглянись, батюшка, брось ты эту Ольгу!
