Собственно, что есть эхо? Слышимое свидетельство извечной нашей забитости и нищеты. Век за веком сдвигал мужичонка рваную шапку на унылые брови и, скребя в затылке, исторгал нутряное «эх», гулко отзывавшееся в лугах и перелесках. А эта, видать, дубрава как-то вот ухитрилась затаиться, не тронутая ни татарским игом, ни крепостным правом, ни лесоповалами советских времён, ни ужасами приватизации.
Ахо в отличие от эха звучит язычески ликующе и в то же время несколько затаённо. Есть ещё, говорят, такие чащобы, где отголоски не ахают и не эхают, а жутко молвить — ухают. Но в подобные дебри лучше не соваться, а то, не приведи Господь, набредёшь ненароком на какого-нибудь покойного атамана Уракова, в чьей шайке сам Стенька Разин состоял в кашеварах, покуда не застрелил своего учителя разряженным пистолетом.
* * *
В городе давно бесчинствует апрель, а здесь ещё держит оборону март. Правда, из последних сил. Бугорки просохли, в низинках изнывает слоистый, слежавшийся снег. Серая прошлогодняя трава свалялась, как шерсть на дохлой собаке, хотя уже пробивается кое-где ярко-зелёная щетинка.
Дубрава внезапно раздалась — и на обширной поляне глазам трёх путников предстала толпа мегалитических столбов, глумливо величаемая в баклужинской прессе Секондхенджем, хотя, согласно данным радиоуглеродного анализа, хвалёный английский Стоунхендж был нагромождён гораздо позже.
Сельские в рощу не заглядывали, справедливо считая капище заклятым местом. Городские — те как-то раз додумались, привели экскурсию и долго копались впоследствии, чья вина. Было из-за чего: одна туристочка, постояв в центре двойного каменного оцепления, вскорости впала в депрессию и траванулась, ещё двое любителей неолита угодили в психушку. Да и остряк репортёр, прилепивший доисторическому памятнику насмешливое прозвище, тоже, говорят, добром не кончил.
— Ну и чего ради мы сюда пёрлись?
— Капиффе, — зловеще пояснил одутловатый визави Космического Разума. — Это капиффе!
— Видим, что капище. Пёрлись чего?
— Фто «фево»? Фто «фево»? — взволновался поэт. — Мефто гибвое!
— Да, может, оно только для добрых людей гиблое! А он-то колдун.
— Двя ффех! Двя ффех гибвое!
Желчный сухопарый Арсений нахмурился и, подойдя к покосившейся ребристой глыбе, потрогал коряво начертанный автограф: «Здесь был Ва…».
Дальше надпись обрывалась.
Обернулся к совиноглазому Артёму:
— Что скажешь?
Тот был очень недоволен происходящим. Если честно, ему ещё вчера не понравилась затея, предложенная косноязыким глашатаем Вселенской Гармонии.
