О’Коннор добровольно сдал револьвер. Матросы увидели, как он, уводимый двумя полицейскими, изо всех сил старается казаться меньше. О’Коннор!
Они переглянулись.
Вот как силен закон: в одно мгновение превращает кровожадное чудовище в ягненка.
Они и не знали, что О’Коннор — мастер слова. По крайней мере до сих пор он ни разу не дал им заподозрить, что владеет порядочным словарным запасом. Излюбленными его звуками были хрюканье и рычание. А тут штурман открылся им с совершенно новой стороны. Во время ареста, когда он добровольно последовал за полицейскими, во взгляде его мелькнуло коварство. Тут матросы доподлинно узнали, какой подлый дьявол скрывается в этой чудовищной глыбе мяса.
Когда суд зачитал обвинение, штурман схватил Библию и принялся целовать ее со страстью, которая, как до сих пор думали матросы, сопровождала лишь его приступы ярости. Он вытянул руку и поклялся, что ни разу в жизни не дотронулся ни до одного человека. Затем схватился громадными ручищами за изрезанную вдоль и поперек голову и принялся качать ею из стороны в сторону, словно шея его была патроном лампочки, которую он хотел выкрутить.
— Посмотрите на это лицо, — воскликнул О’Коннор, — разве оно похоже на лицо убийцы?
Он уставился на судью, а затем поверх публики:
— Разве похоже?
Если бы не угроза насилия, сочившаяся из каждой поры его напряженного мускулистого тела, то многие наверняка расхохотались бы: настолько гротескно выглядели его притязания на невинность. Трудно представить себе лицо, которое бы больше подходило бессовестному преступнику.
Но даже судья опустил взгляд, когда на него уставился О’Коннор, и матросы засомневались, кто сильнее: закон или штурман.
О’Коннор снова повернулся к публике:
— Посмотрите на мое изувеченное лицо. Разве такое лицо должно быть у человека, который отвечает ударом на удар? Такое лицо может быть лишь у того, кто в ответ на удар подставляет другую щеку.
Он сверлил зрителей взглядом, и никто не смел поднять на него глаза. Он по очереди продемонстрировал свои покрытые шрамами щеки — одну, другую.
— Вы и правда считаете, что я бы подпустил своих врагов близко, если б был таким злодеем, как здесь говорят?
Он разодрал на груди все ту же рваную рубаху, в драматическом жесте обнажая испещренную шрамами грудь.
— Вот, — сказал он севшим от охвативших его высоких чувств голосом, — это тело мученика. Тело агнца.
— Он выиграет, — сказал Густафсон, дотрагиваясь до искалеченного глаза, когда после заседания суда матросы устроились в ближайшем кабаке. — Видели, как судья его боится?
