Сейчас начнется.
Каро не вернулся домой. Там, наверное, поднялся переполох, и, что бы там Исагер ни думал по поводу нашей причастности или непричастности к исчезновению собаки, нам все равно достанется, как бывало всякий раз, когда у учителя случались неприятности.
Исагер расхаживал взад и вперед, бормоча привычное «оболтусы, оболтусы», но никого пока на колени не поставил.
А потом он внезапно нанес удар. Налетел на Лоренса, который занимал два места за партой. Атаковал его сзади, стеганув по широкой спине. Затем быстро переместился вперед и ударил сначала по груди, а затем по лицу. Лоренс пронзительно взвизгнул от испуга и боли и заслонил лицо толстыми руками.
Исагер пытался отодрать его руки от лица, чтобы обеспечить плетке свободный доступ. Потерпев фиаско, он стащил Лоренса на пол. Тот приземлился с громким стуком, и Исагер принялся пинать его по чему попало. Мы все били Лоренса, даже малыши. В его тучной плоти, женственной мягкости было что-то призывное и одновременно раздражающее, что притягивало нас и в то же время бесило. Он был девчонкой, предателем всего, чем должен быть пацан. Говорили, будто у него нет яиц между ног, что его белый мучной червь одиноко торчит между жирными бедрами, а под ним висит пустая мошонка. И это превращало его в клоуна. Мы думали, жир защищает его, и, даже когда он стенал под нашими ударами, считали, что он ревет, потому что он девчонка, а не потому, что ему и в самом деле больно. И били еще сильнее, чтобы он прекратил свой рев.
Лоренс никогда не давал сдачи. Он так боялся наших насмешек, что готов был вынести что угодно, лишь бы не превратиться в изгоя, а мы терпели его, потому что нуждались в ком-то, кого можно безнаказанно избивать. Он же, видимо, считал себя одним из нас. Как бы не так. Лоренс был для нас не более чем «жирной свиньей», как мы его величали, когда подстрекали на что-нибудь.
Единственное, чему научил нас Исагер, — это держаться вместе. Ни разу он не заставил нас выдать виновного. Мы готовы были взять вину на себя, но других не предавали. Это Исагер знал. Поэтому считал всех нас равно виновными и лупил одинаково.
Беззащитный Лоренс лежал на полу, а Исагер пинал его сапогами. Если кто из нас и не был виноват, так это Лоренс, но никто не подал голоса в его защиту.
Что заставило нас молчать в тот момент: все та же солидарность?
И тут мы услышали знакомый по совместным прогулкам свист, звучавший всякий раз, когда мы прибавляли ходу и жирный Лоренс отставал. Парень задыхался. Он попытался сесть и позабыл о защите. Исагер, до сих пор в качестве оружия довольствовавшийся сапогами, как раз собирался воспользоваться плеткой, чтобы нанести удары по незащищенному лицу мальчишки и по его женоподобной жирной груди, но тут что-то его остановило. Лоренс махал руками, словно защищаясь от другого, невидимого врага. Лицо его посинело, глаза были выпучены. В горле булькало, он судорожно хватал ртом воздух. Его как будто что-то душило.
