Лаурис стоял на кафедре и не мог произнести ни слова. Пищевод у него горел. Парень согнулся пополам, и его вырвало.
Раздались возгласы и взрыв аплодисментов.
Эту проповедь мы оценили.
Весь день Лаурис молчал. Снова пришли офицеры и какие-то незнакомые горожане, они хотели посмотреть на него и послушать о вознесении, но Лаурис повернулся к ним спиной, точно медведь в берлоге. Они предложили денег, но ничто не могло поколебать его неприступность. Пришлось им уйти несолоно хлебавши. В последующие дни слава Лауриса пошла на убыль. Он сам ее уничтожил своим нежеланием общаться, а ведь ему было выгодно появляться на людях и, обмениваясь с ними рукопожатиями, свидетельствовать о мире ином. Но он был в дурном расположении духа и целиком и полностью — в когтях мира земного.
Так что Лаурис лежал на соломе или прогуливался, скрестив на груди руки и нахмурив брови.
— Он думает, — полным благоговения голосом говорил Эйнар.
Эйнар был единственным из всей толпы приверженцев Лауриса, кто остался ему верен. А ведь эта толпа могла бы вырасти в целый приход, захоти того сам Лаурис.
У прочих же настроение улучшилось. Мы сбились в группки, и изо всех углов церкви звучали песни и музыка. Сначала мы объединялись с ребятами своей области, острова или города, а на остальных смотрели как на полуврагов. Но музыка нас вновь соединила. Вот сидит островитянин с ютландцем, а вот парни с Лолланна и с Зеландии — лишь бы голоса сочетались, а к диалектам уж как-нибудь притерпимся. Но звучность нашим голосам все так же придавал самогон.
Через несколько дней Малышу Клаусену пришло письмо из дома, от матери. Она писала о роковом Чистом четверге, когда состоялась битва. Эйнар и Лаурис присели рядом с ним на солому, и Торвальд Бённелюкке подошел тоже. Мы так ждали новостей из дома, и Клаусен стал неуверенно, с большими паузами, читать вслух.
С самого утра в Марстале был слышен грохот канонады, как будто сражение разворачивалось прямо у мола, а не по другую сторону Балтийского моря. Особенно во время проповеди пастора Захариассена в церкви стоял такой сильный грохот, что пол трясся под ногами. Пастор так разволновался, что даже заплакал.
К обеду все стихло. Но марстальцам было неспокойно. Вместо того чтобы идти домой обедать, горожане ходили по улицам и обсуждали ход битвы. Немногие сведущие в военном деле, такие как столяр Петерсен, старый Йеппе и даже госпожа Вебер — все ветераны той самой великой ночной мобилизации, когда мы решили, что на нас напали немцы, — решительно утверждали, что датчане не могут не победить. Линкор невозможно одолеть силами наземной батареи. Уж наши задали немцам жару. Весь день мы слушали сладкую музыку победы.
