Неожиданно его охватил столь сильный порыв отчаянья, что он сначала остановился, а затем даже присел на корточки. Он пытался заплакать, но слез не было, только какие-то странные звуки вырывались из горла. По противоположной стороне улицы прошли мимо две женщины, посмотрели на него удивленно, и Алекс слышал, как одна сказала другой:
— Пьяный!
Слова второй он не расслышал, но первая в ответ громко рассмеялась.
Он заставил себя подняться, нашел в кармане платок, высморкался и вдруг почувствовал, что ненавидит этот город. Все тут было ему противно — и казаки, и немцы, и мутный Дон. И противней всего был он сам — повесивший голову, болтающийся по притонам отец семейства.
Может переехать куда-нибудь, подумал он, собравшись с мыслями. Но куда? Вернуться в Лифляндию? Что ему там делать? В Киев, к Менгу и Верцу? Там жил другой народ, начинай привыкать заново…
Вдруг он вспомнил, как прошлой осенью после похода в театр Марта всю дорогу домой подражала актерам, то напевая «цып-цып-цып», то вздыхая «в Москву, в Москву!». Он еще спросил тогда, всерьез ли она мечтает о Москве или просто шутит, первое жена отрицала, но кто знает, может, она просто стеснялась говорить о том, что он мог посчитать капризом?
И я, старый болван, ничего не понял, упрекнул он себя. Идея отнюдь не была неприемлемой, как-то они с Конрадом ее обсуждали. Тогда он не осмелился принять столь важное решение сразу — а если бы рискнул, может быть, с Рудольфом ничего не случилось бы?
Рудольф! Мысли снова вернулись туда, куда они неизбежно сходились уже три месяца. Куда ни поверни, отовсюду на него смотрели умные не по возрасту глаза мальчика, словно маленький призрак ходил за ним по пятам. Герман был более плаксивым, София — девочкой, Эрвин совсем крошкой, о нем и мнения какого-то у Алекса еще не сложилось. Рудольфа он почему-то любил больше всех, даже учил уже малыша буквам — в три года!
На него чуть снова не нахлынуло отчаянье, но он отбил его натиск. Если уж он такой убитый, что же должна чувствовать Марта?
И он прибавил шагу — домой, к жене, которую бессовестно обманывал, но все равно любил больше, чем кого-либо другого.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
СЕМЕЙНАЯ ЖИЗНЬ
Глава первая. Москва
Овчинников полагал, что он страшно хитер, но Алекс видел помещика насквозь. Все они были одинаковы: начинали торговаться с уверенностью, что смогут продать ему, чухне, скверные семена за баснословные деньги, а кончали тем, что вытаскивали из дальнего угла амбара лучшую часть урожая и были счастливы, если Алекс хоть что-то платил.
