— Сядь и успокойся, доктора всегда опаздывают. А ты помнишь свой первый матч? — Мама надеялась отвлечь меня; спицы позвякивали в ее руках. — Помню, как я отвезла тебя, а ты сказала: «Между прочим, я собираюсь их всех обставить!»
Я засмеялась.
— Тогда мы еще не понимали, во что ввязались. Но мне очень нравились соревнования! И были они как вчера…
Наконец появился доктор Кэмпбелл. У меня тревожно забилось сердце. Он взял меня за руку.
— Как дела? — ласково поинтересовался он.
— Нормально. Нервничаю, — улыбнулась я.
— Удачи! — в один голос пожелали мне мама с папой. Папа скрестил пальцы.
Мы с доктором Кэмпбеллом прошли в конференц-зал. Я вздохнула. Возможно, теперь для меня начнется новая жизнь. Или не начнется. Но я хотела получить еще один шанс…
Два. Семя вот-вот даст росток
1985 год. Семнадцатилетний Борис Беккер выиграл Уимблдон. Мне тогда было одиннадцать.
Начались долгожданные летние каникулы, и вся наша семья была дома. Элен, старше меня на пять лет, Том, старше на четыре года, и мама с папой играли на соседском корте в парный теннис. Мы называли соседей «счастливчиками» — у них были теннисный корт и бассейн. Мой старший брат Эндрю остался дома и, дожидаясь результата выпускных экзаменов, нервничал.
Я подавала мячи, но в конце мне всегда разрешали поиграть тоже. Как это невыносимо — чего-то ждать; я в нетерпении стояла на краю корта, мне хотелось, чтобы у меня была своя ракетка, причем хорошая. Мне надоели эти деревянные «Слезенджеры» — все вокруг играли в основном ими.
Том капризничал, швырнул на землю ракетку. Мама с папой уже объяснили мне, что Том никогда не бывал на сто процентов нормальный — у него слабоумие. Он родился недоношенным и рос больным ребенком. Сначала чуть не умер, потом у него выпадали зубы, а еще с ним занимался логопед.
На Тома накатывали приступы дурного расположения духа. Я не понимала, как можно быть веселым, а через минуту злиться и плакать. Папа говорил, чтобы я держалась подальше от него и не дразнила, пока он не успокоится. Действительно, он всегда успокаивался, и жизнь продолжалась, будто ничего не случилось.
— Я не хочу играть, почему я должен играть? — кричал Том; его тщедушная фигурка металась по корту.
— Тогда я сыграю, — быстро нашлась я, устремляясь к нему.
— Нет, — зашипел он, и его голубые глаза сердито сверкнули. Я попятилась.
— Том, отдай ракетку Элис, не надо спорить, — устало попросил папа.
— Я буду играть, — заявил Том, прижимая к груди ракетку. — Я передумал.
