Жернова. 1918–1953. За огненным валом | страница 11
Кима Гринберг полностью согласна с этими лейтенантами. Правда, со своих, сугубо личных позиций: перед войной многие ее родственники и знакомые попали под каток репрессий, стали врагами народа. Поначалу-то она и сама считала, что так и должно быть, выступала на собраниях, разоблачая и кляня, но незадолго до войны некоторые из репрессированных вернулись, ожесточенные, с твердым убеждением, что все надо менять, иначе будет хуже. Особенно евреям. Они, правда, прямо об этом не говорили, а все экивоками, и даже больше помалкивали и пожимали плечами, но молчание и пожимание их было столь красноречивым, что не понять его значения было невозможно. И Кима, к тому времени повзрослевшая и утратившая наивность доверчивой молодости, сочувствовала этим экивокам, молчанию и пожиманию плечами. Тоже, разумеется, молча и тоже вполне красноречиво. К тому же фамилия Солоницын вызвала в ее памяти годы учебы в Московском институте философии, литературы и истории — знаменитом ИФЛИ. Некто Солоницын, — если не его однофамилец, — учился двумя курсами сзади и, скорее всего, ничем среди других не выделялся. Иначе бы она его запомнила. Во всяком случае, он не принадлежал к тому тесному кругу, к которому принадлежала Кима Гринберг.
И она стала читать дальше.
«Ты, разумеется, помнишь, — писал Солоницын Мишину, — что раньше я шел в бой с криком „За Сталина!“, что верил всему, что мне говорили. Но вот прошел год, и все мои юношеские, весьма наивные представления о нашей действительности рассыпались, как карточный домик. И началось это после того, как я, попав в госпиталь, оказался в глубоком тылу. Здесь я увидел, что одни вкалывают на заводах по шестнадцать часов в сутки, живут на нищенские пайки, а другие в это время, обзаведясь „броней“, жируют и считают, что мы все, кто вкалывает и воюет, дураки и кретины, и среди них слишком подозрительно много жидов. Из этого племени, и то не на передовой, а во вторых и третьих эшелонах, я встречал одного-двух, а за Волгой их сотни и тысячи, молодых и здоровых…»
«Ах ты гад! Ах ты черносотенец! — возмутилась Гринберг, забыв о своем сочувствии. — Жиды, видишь ли, во всем ему виноваты! Ну, погоди же!» — У нее даже лицо пошло розовыми пятнами от возмущения.
И это не ускользнуло от внимательного взгляда старшего лейтенанта Дранина.
— Что-нибудь случилось, Кима? — спросил он участливо, и все тоже посмотрели на Гринберг, нервно закуривающую папиросу «Пушка».
— Да вот, — кивнула она на лежащую перед ней папку, выпустив густую струю дыма изо рта и ноздрей. — Это до какой же степени предательства надо дойти, чтобы писать такие вещи! Советская власть им виновата! Да таких людей… Я не знаю, что бы с ними сделала!