— Как это может быть?
Молодой ученый, дававший объяснения (их можно бы назвать лекциями), ответил на мой вопрос примерно так:
— Мы обнаружили, изучая мозаику Софийского собора, высокую технику мастеров, ее изготовивших, благодаря чему она блестяще сохранилась до наших дней. Недавно, проводя реставрационные работы, мы очистили и отмыли мозаику, и теперь она предстала во всей своей неувядаемой свежести.
Это мозаичное, художественное произведение представляет из себя молящуюся богоматерь с поднятыми руками. Такого рода изображения в иконографии принято называть «Орантами», что на латинском языке значит «Молящаяся».
Молитва, которая длится без малого тысячу лет! Это величественная мысль сама по себе. Но интересно и то, что она хорошо выражена художниками одиннадцатого столетия. О чем же десять веков молится киевская Оранта?
В этой «нерушимости», в ужасающей неподвижности изображенной женщины, видевшей своего сына на Голгофе умирающим в нечеловеческих муках, чувствуется никогда не ослабевающая память и сверхчеловеческая воля. Эти глаза не закроются; эти воздетые к небу руки не опустятся; эти тяжелые складки одежды не шевельнутся, пока молитва ее не будет услышана. О чем же она молится? В наши дни это мне стало ясно. Она молится о мире всего мира, она молится о Вселенной Любви.
Две древние святыни Киева, наиболее в былое время почитаемые, превращены в музеи и тщательно в таком виде сохраняются и изучаются. Но в этом случае уважили не веру, а старину. Третий же памятник не старины, а искусства, оставили для верующих, здесь происходят богослужения.
Я был в этом храме в конце 1925 года, когда нелегально побывал в трех столицах России. Тогда я с грустью отметил, что замечательные религиозные картины, запечатленные на стенах собора, приходят в упадок. Это происходило потому, должно быть, что храм плохо отапливался и сырость грозила уничтожить живопись великих мастеров искусства, как Васнецов и другие.
Сейчас в октябре 1960 года я был несказанно обрадован, войдя во Владимирский собор. Этот храм светлый, хорошо освещается окнами.
Я могу сказать, что, может быть, даже в первый день своего открытия в конце XIX века Владимирский собор так не сиял блеском красок, богатством позолоты, безупречной чистотой мрамора, т. е. плиток пола, облицовок стен и художественных завитушек оград и колонок на хорах. Именно желание пройти на хоры в этот неурочный час дало мне возможность познакомиться с «конституцией» этого собора. Я обратился к священнику, разговаривавшему с женщинами, продававшими свечи у стойки, резной и стилизованной, как все в этом храме.
