Крепкой рукой Линдблад затряс решетку ворот; сотрясаемые прутья издавали жалобные стоны, однако не поддавались его усилиям. Красавица будто растворилась в воздухе. Путешественником овладело беспокойство. Он в отчаянии воззвал к прекрасной беглянке. Ответа не было. После долгих и бесплодных поисков он собрался уходить и повернул к «Павлину», но внезапно услышал позади шаги. Незнакомка спокойно шла за ним в нескольких шагах.
Сэр Чарльз, не веря своим глазам, удивленно застыл; подумав, что сделался жертвой ночного морока, путешественник не смог преодолеть искушения заговорить с таинственной гречанкой.
— Прости мою дерзость, непостижимая красавица, — начал он, — и позволь мне…
— Молчание, — ответствовала она, приложив палец к губам, — это час мертвых; не тревожь их покой…
Странный тон, каким она это произнесла, помешал сэру Чарльзу продолжать; слова замерли у него на губах; он медленно последовал за незнакомкой, не уделявшей ему никакого внимания. На постоялом дворе она тотчас поднялась к себе, ничем не отвечая обретшему было дар речи англичанину; последний окаменел от изумления, гадая, не приснилась ли ему ночная встреча.
Прошло несколько дней. Гилфорд все не приезжал. Прекрасная гречанка не выходила из своей комнаты и избегала попадаться на глаза бедному Линдбладу. Тот, в надежде скоротать невыносимо тянувшиеся дни и главным образом избавиться от болезненных мыслей, поглощавших все его душевные силы, предавался частым и далеким прогулкам.
Часто он бродил в одиночестве, захваченный бурными порывами чувств; порой он искал забвения среди людей и направлялся в порт.
Ему нравилось вечно меняющееся зрелище деятельной жизни моряков, привлеченных сюда коммерцией с четырех концов света. Торговцы всех просвещенных народов встречались в знаменитом порту и, обменявшись своими богатствами, расставались без сожалений, чтобы никогда больше не свидеться; преодолевая тысячи невзгод, моряки возвращались на родину, чтобы вновь ее покинуть; их беспечная странническая жизнь взывала к сердцу Линдблада, и он, приходя в себя, с печалью думал о навсегда утраченной им мирной безмятежности.
В раздумье он нередко выходил на берег; с восторгом внимал он стенаниям разъяренных волн, разбивавшихся о скалы, и грохоту бурь, сотрясавших море до самых глубин. Он искал взглядом на горизонте выцветший парус, живое свидетельство, что и морскую пустыню бороздил человек; и всякий раз, когда чайки с жалобными криками, предвещая шторм, задевали волны белоснежными крыльями, он содрогался при мысли об опасностях, грозящих другу.
