Он уселся на нагретый солнцем деревянный пол и открыл черную потрепанную папку с завязками из коробки «Биографии», ту, главную. И как всегда его мгновенно выключило из окружающего мира, как будто кто-то невидимой рукой отсоединил контакты. Выписки из полного собрания сочинений Мироедова, отрывки из воспоминаний друзей, дальних родственников и жен, комментарии к третьему изданию и комментарии к комментариям. Он мог бы запросто прожить его жизнь, работать запасным Мироедовым, подменять по праздникам. С первого курса Романов сросся с довольно неприятным типом, умершим лет за шестьдесят до его собственного рождения, и никуда уже от него не денется.
Он давно заметил, что классик сам менялся с годами, причем не от новых фактов, все еще всплывающих, а от того, что происходило с Романовым, от того, куда направлялся его пристальный взгляд. Так что влияние можно считать взаимным.
В худшие дни Романову казалось, что все зря, никакой тайны нет, он впустую потратил два десятка лет, дыша пылью в архивах и прочесывая провинциальные музеи. Но иногда большая, красивая и складная история сияла перед ним — его собственное чудо, которое он скоро предъявит миру.
А началось все просто. С отцовской библиотеки, набитой биографиями великих людей, и разговоров с ним о правилах жизни бездарности в этом мире. То есть его, Романова, жизни. Единым фронтом шли Макиавелли, Чингисхан, Суворов, королева Елизавета, Да Винчи, Шекспир, Дали — и он должен был трезво отличать кто из них был гений, а кто приспособился выживать в отсутствии дара. И раз уж Романову придется выживать, лучше сразу примериться к этому миру, выучить что и как устроено, не лезть напролом, а брать усердием, хорошими знакомствами и располагающей улыбкой. Романов мало что понимал из этих лекций, кроме одного — будет тяжело.
Может быть, поэтому у него и родилась идея посмотреть в перевернутый бинокль надоевших мемуаров и выяснить, как и откуда возникает это благословение — талант. История должна — он был уверен — хранить случаи, когда ничего рождением не было определено, когда дар взрывался в человеке позже, внезапно, вдруг, и сиял, уже не угасая, до конца.
Той зимой он сутками просиживал в библиотеке над жизнеописаниями двух поэтов, но ничего из этих биографий, отлитых в бронзе и высеченных в граните, вытянуть не мог. Каждый факт их судьбы был взвешен, перетерт в порошок и классифицирован еще до того, как Романов родился. Поэты были талантливы весомо, зримо и нагло — с самых пеленок.
