Жан-Мишель вернулся к началу и стал читать по порядку. В поэме «Лэ, или Малое завещание»[1] поэт немного рассказывал о своей жизни, но в основном «отписывал» своё имущество тем, с кем его сводила судьба, — близким, друзьям, недругам, знакомым… Заняться этим он решил в 1456 году, покидая Париж и прощаясь с прошлым, как он уточнил, из-за несчастной любви.
Читая «Лэ», Жан-Мишель порой не мог удержаться от смеха: например, своему приятелю-выпивохе Вийон завещал два места, где можно утолить жажду: водопой на Сене и таверну «Сосновая шишка». Монахам он оставлял горы еды, чтобы у них всегда хватало сил читать проповеди про Страшный суд, а по ночам забавляться со шлюхами; брадобрею Вийон щедро отдавал свою щетину и волосы, когда-то сбритые этим же брадобреем, а сапожнику и портному — рваньё, в которое превратились его одежда и обувь… Читая, Жан-Мишель временами вспоминал поэта Рютбёфа, жившего два столетия назад, и его смешное «Завещание осла», но шутки Вийона неизменно оказывались гораздо тоньше, а сами стихи — несравнимо красивее и глубже.
«Большое завещание» было написано несколько лет спустя в том же духе, только в нём говорилось о более серьёзных вещах. Его монотонный ритм разбивали вставные баллады, которые поразили Жана-Мишеля — глубиной, сделавшей бы честь любому философу, озорством и остроумием, иногда переходившим в грубое шутовство, и неприкрытой болью, от которой что-то сжималось в горле… Судя по некоторым стихотворениям, Вийон сочинял свои завещания не зря — он не раз оказывался на волоске от смерти, сидел в тюрьмах, а однажды его чуть не повесили. Но воспринимать его стихи как настоящие завещания, всерьёз, без улыбки, было просто невозможно — такие смешные, едкие места в них попадались и такое уморительное «имущество» Вийон раздавал… Впрочем, невозможно было и счесть его стихи просто шутками или жизненными наблюдениями — так искренне они звучали, так пронзительно говорили о жизни, смерти и капризах Фортуны, о земном и небесном… Смех сквозь слёзы и ожидание без надежды, как назвал это сам Вийон.
Сильное впечатление на Жана-Мишеля произвела и манера Вийона вести рассказ: он подмечал детали и описывал жизнь безо всяких прикрас — правдиво изображал парижских пьяниц, обжор и забулдыг, уродство стариков и нищих, собственные невзгоды, полуобнажённых проституток, плачевное состояние узников в тюрьме, повешенных, чья плоть чернеет и распадается на виселице… От яростной баллады о том, как варить злые языки, Жана-Мишеля даже немного затошнило. Но находилось у Вийона место и красоте, которую он умел замечать в самых, казалось бы, невзрачных мелочах. А главное — Вийон наслаждался красотой языка: его стих лился удивительно легко и свободно, играл созвучиями слов, умудрялся быть одновременно приземлённым и возвышенным, легкомысленным и серьёзным; в череде ехидных, грубоватых реплик, адресованных незадачливым приятелям или бывшим подружкам, неожиданно звучала искренняя, смиренная, полная тихой грусти баллада, сочинённая от имени старой матери Вийона; после весёлых шуток Вийон вдруг принимался с неподдельной горечью рассуждать о собственной жизни…
